Себастьян Фитцек - Терапия

— Да. Она сказала, что в бунгало что-то произошло. И это происшествие привело к важнейшим изменениям у Жози…

— У Шарлотты, — поправил Кай.

— Ну да. Но давай на минуту представим, что речь идет о моей дочери. У Жозефины было какое-то шокирующее переживание в нашем лесном доме. Что-то очень плохое. И это событие стало причиной.

— Причиной чего? Что кто-то пришел и отравил ее?

— Да.

— И кто же это был, интересно мне знать?

— Жози.

— Что ты сказал?

Шум в телефоне почти пропал. Наверное, Кай съехал на обочину.

— Сама Жози. Она сама себя отравила. В этом смысл истории. Случившееся было столь ужасно, что она решила покончить с собой. Постепенно и малыми дозами. На протяжении многих месяцев, чтобы врачи ничего не заметили.

— Ну-ка подожди. Для меня это слишком. Зачем ей это делать?

— Хоть ты и не психиатр, но, очевидно, слышал о синдроме Мюнхгаузена?

— Это патологические лжецы?

— Примерно так. Пациент с синдромом Мюнхгаузена причиняет себе вред, чтобы вызвать заботу окружающих. Этот человек знает, что, когда он болен, ему уделяют больше внимания.

— И что, человек для этого сам себя травит? Чтобы его, больного, приходили навещать?

— Да, чтобы приносили подарки и угощения, чтобы ему сочувствовали и опекали его.

— Это как-то нездорово.

— Вот именно, это болезнь. Таких пациентов чрезвычайно трудно лечить, ибо они очень умелые актеры. Они в состоянии симулировать опаснейшие болезни, обманывая самых лучших врачей и психиатров. Вместо того чтобы заниматься настоящим заболеванием, то есть психическим расстройством пациента, у него лечат вымышленные симптомы. А порой и реальные, например когда человек выпивает какую-нибудь бытовую химию, чтобы придать больше веры жалобам на хронические боли в желудке.

— Постой, уже не думаешь ли ты, что твоя собственная дочь… Господи, да ей же было всего одиннадцать, когда началась болезнь.

— Или отравление. Я теперь и сам не знаю, чему верить. Открыв рот слушаю фантазии какой-то шизофренички. Сам понимаешь, я рад любому объяснению, которое прольет свет на самые мрачные страницы моей жизни. Впрочем, почему нет? Такое объяснение возможно. Хотя и ужасно.

— Ладно. Ненадолго забудем, что это все чей-то бред. — Кай снова вел машину. — Предположим, Анна действительно рассказывает про Жози. И предположим, она права и твоя дочь действительно отравилась. У меня только один вопрос: чем? Только не говори, что двенадцатилетний ребенок знает, что нужно принимать, чтобы убивать себя в течение целого года, да так, чтоб ни один врач этого не заметил.

— Я тоже не знаю. Но послушай, мне нет дела, правдивы ли рассказы Анны. Я хочу знать, имеет ли она отношение к пропаже моей дочери. И прошу тебя это выяснить.

— Хорошо, я же хочу тебе помочь. И уже кое-что выяснил.

— Ты смотрел видеозаписи?

Виктор почувствовал струйку пота на спине.

— Да, как ты и просил меня, я достал из сейфа диски с записями всех камер наружного наблюдения. А теперь приготовься.

— Диски пропали?

— Нет, но записей первой недели не существует.

— Это невозможно. Они были защищены от перезаписи. Их нельзя было стереть, только уничтожить.

— Тем не менее. Я вынул их вчера из сейфа и хотел посмотреть сегодня утром. Там ничего нет.

— На всех?

— Нет. Что и странно. Нет только записей первой недели. Я как раз сейчас заезжал к тебе, чтобы проверить, все ли я взял.

Виктор схватился рукой за каминную полку, боясь, что сейчас грохнется на пол.

— Ну? И что это значит? — спросил он. — Ты все еще будешь уверять меня, что все это случайность?

— Нет, но…

— Никаких но! Это первый след за четыре года. И я его не упущу.

— Я тебя и не отговариваю. И все-таки послушай.

— Что?

— Все дело в Анне Роткив.

— В смысле?

— С ней что-то не в порядке.

— Да что ты говоришь!

— Смотри сам. Я честно сделал все свои домашние задания. Мы полностью проверили эту женщину.

— И что?

— Ничего.

— Как «ничего»?

— О ней нет никакой информации. Вообще никакой.

— Это плохо?

— Это очень плохо. Это значит, что ее не существует.

— Как так?

— Нет писательницы с таким именем. Тем более известной. И в Японии тоже нет. Она никогда не жила ни в Берлине, ни в Стеглице, ни в другом районе. Нет отца-американца, который работал на радио.

— Черт! А что с больницей?

— Пока глухо. У меня не было времени, чтобы найти человека, согласного поступиться обетом молчания в обмен на некоторое количество денег. Это следующий пункт. Собираюсь позвонить твоему ван Друйзену.