Нацуо Кирино - Гротеск

После случая в горячем источнике и той вечеринки я словно разом избавилась от давившего на меня чувства долга. Как будто ничего другого не оставалось, только высказаться, показать, что терпение мое лопнуло, что мне очень паршиво. Без этого, наверное, я не смогла бы жить дальше. Скажете, я ошибаюсь? Все может быть. И не надо думать, будто никто не в состоянии понять того, что я испытала.

На следующее утро, когда я проснулась, Юрико нигде не было. Мать с недовольной физиономией хлопотала внизу — заливала в обогреватель керосин. Сидевший за столом отец, увидев меня, поднялся.

— Ты сказала Юрико: «Чтоб ты сдохла»? — спросил он, дыша на меня кофе.

Я не ответила, и отец вдруг влепил мне пощечину своей тяжелой пятерней. От звонкого удара запылали уши, боль пронзила щеку. Я закрыла лицо руками — он запросто мог врезать еще. Мне от него доставалось, даже когда я была еще совсем маленькой. Сначала телесное наказание, потом — взрыв эмоций. Поэтому я всегда старалась быть наготове.

— Ведь ты виновата! Признавайся!

У отца было довольно примитивное представление о вине. Ругая меня, Юрико или мать, он всегда требовал, чтобы мы признались, что виноваты. В детском саду меня научили говорить «извините», когда сделаешь что-то плохое. Тогда в ответ тебе скажут: «Ничего». Но у нас дома это не работало. Таких слов в нашей семье не водилось, из всего раздувалась целая история. Юрико — неизвестно кто, а я должна в чем-то признаваться? С какой стати? Наверное, отец увидел в моем лице вызов и снова со всей силы хлестнул меня по лицу. Я упала на пол, перед глазами промелькнул застывший профиль матери. Она и не думала заступаться за меня; притворилась, будто ничего не замечает, только и думала, как бы не пролить керосин. Я быстро вскочила, взбежала по лестнице на второй этаж и заперлась у себя.

Через какое-то время внизу все смолкло. Отец, похоже, куда-то ушел, и я на цыпочках вышла из комнаты. Матери тоже не было видно. Пользуясь моментом, я пробралась на кухню и стала есть рис из рисоварки, прямо руками. Залпом выпила пакетик апельсинового сока из холодильника. Там стояла кастрюля с оставшимся после обеда бигосом, в котором плавал белый застывший жир. Я плюнула в кастрюлю. Слюна, смешанная с апельсиновым соком, прилипла к ошметкам разварившейся капусты. Мне стало весело. Отец ужас как любил бигос с разваренной капустой.

Открылась дверь в прихожей, я подняла голову. На пороге стояла Юрико. В том же свитере, что и накануне, а на голове — белая мохеровая шапка, которой я раньше не видела. Не иначе, Масами-сан дала. Шапка, пропахшая духами хозяйки, была немного велика сестре и сползла на лоб. Я еще раз взглянула ей в глаза, чтобы убедиться: я вижу перед собой то же, что и вчера. Красивого ребенка с глазами, от которых мороз пробирает по коже. Не сказав мне ни слова, Юрико поднялась на второй этаж. Устроившись на диване, я включила телевизор и стала смотреть новогоднюю юмористическую программу. Через некоторое время на пороге показалась Юрико с рюкзаком за плечами. В руках она держала свою любимую игрушку — плюшевую собачку Снупи.

— Я ухожу к Джонсонам. Я им про тебя рассказала, они говорят, что с тобой опасно и мне лучше побыть у них.

— Вот и хорошо! Можешь вообще не возвращаться, — проговорила я с облегчением.

Юрико прожила у Джонсонов все новогодние каникулы. Как-то раз я встретила на дороге Джонсона и Масами. Они помахали мне с улыбкой:

— Привет!

— Здрасьте!

Я широко ухмыльнулась в ответ, а сама подумала: «Какой же ты идиот, Джонсон. И жена твоя дура». Как было бы здорово, если бы Юрико так и осталась у Джонсонов, если бы эта идиотская семейка ее удочерила.

На следующий год предприятие моего папочки накрылось. Хотя какое уж там предприятие. Просто обанкротилась вся его торговля. Становясь богаче, японцы стали обращать больше внимания на качество импортных кондитерских изделий и перестали брать сладости, которые привозил отец. Он закрыл фирму, и, чтобы расплатиться с огромными долгами, пришлось все продать. Естественно, ушла наша горная хижина, а вместе с ней — маленький домик в Кита-Синагава, автомобиль. В общем, все-все.

Свернув дело в Японии, отец решил вернуться в Швейцарию и попробовать начать сначала. Его младший брат Карл держал обувную фабрику в Берне и искал помощника вести дела. Мы должны были ехать в Швейцарию все вместе, но я как раз готовилась к экзаменам в школу высшей ступени. Занималась как каторжная, потому что хотела поступить в престижную школу — в такую, куда ни за что не приняли бы эту тупицу Юрико. Я имею в виду женскую школу, в которую мы ходили с Кадзуэ. Назовем ее школа Q.