Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-2

На детский праздник радости и подарков.

Часовой у входа переговорил о чем-то с водилой и пошел открывать дверь. Ворота распахнулись, — мы снова тронулись.

Дембеля не обратили внимания на смену ландшафта, — им, что любить, что наслаждаться, было все равно.

Сильно, там, где были разбитые зубы, стали чесаться десны. Я тер лицо, тер, — никак не мог остановиться. Вот он, — шанс!..

Его еще не было, но он неумолимо надвигался. Это о нем я мечтал, его ждал так долго, — о нем иссушил глаза и изломал горестные руки, о нем истосковался и его рационально просчитывал. Его.

Мы медленно катили среди аэродромных построек, штабелей с ящиками, зачехленных маленьких самолетиков, по дорожке, между горящими на земле небольшими огоньками, — куда-то дальше, дальше, вперед, все дальше и дальше.

Пока перед нами не предстало огромное тело, раскинувшее над нами два необыкновенно грозных крыла. Нутро этого тела было открыто, там суетились люди, — мы подъехали поближе, ко входу в ненасытное брюхо, и остановились. Приехали.

Разом заглох мотор, и стали слышны голоса людей, за стенами автобуса.

Минут пятнадцать на нас не обращали внимания, потом открылась дверь, и кто-то громко сказал:

— На выход!.. Всем по нужде за бетонку. Часа четыре, чтобы в самолете без этого. Если что, будете ходить под себя, там сортира нет… Пошли, чего расселись! Вашу мать!

Если команды отдавать достаточно громко и грозным голосом, дембеля их воспринимали.

Так что потянулись жидкой струйкой к выходу, оттуда в темноту снега за бетонкой, где они становились похожими на тени.

Я затесался в их коллектив. Слева от автобуса готовился отчаливать огромный длинный бензовоз. Водитель включил мотор, и теперь упаковывал сзади шланги. Сбоку же шла череда каких-то дверей, одна из которых была приоткрыта. За ней виднелось небольшое, манящее к себе, помещение. Я стоял невдалеке, а когда заметил превосходный ящичек, передвинулся в его направлении, и он стал еще ближе. Девять метров или пятнадцать, не больше.

Сесть, притянуть к себе дверцу. Никто, кроме дембелей, не заметит, так удачно встала эта дверца. А им — все равно. Дембелям.

Все. Сто — из ста…

Самолет в одну сторону, я — в другую.

Сто — из ста.

Но…

Но я не хотел туда.

Я, гордый человек, не хотел залезать в ящик. Не потому, что тот был слишком мал, и пришлось бы сидеть скрючившись. Не потому, что полный идиот, — не понимал до конца своего счастья. Не потому, что испугался возмездия, если меня, не дай бог, поймают.

Потому, что я спал, тогда, в спортивном зале, на мате.

Сон необходим для того, чтобы была возможность чуть-чуть измениться. Сон, это вообще некий итог предшествующему периоду бодрствования и какой-то толчок вперед… Когда меняет тебя чуть-чуть, когда не меняет, — как он захочет сам. Вернее, — как захочешь сам ты.

Я, наверное, хотел. Из-за этого сейчас получалось полное ку-ку. Я смотрел на заветную дверцу, — было еще не поздно решиться, сто из ста, и понимал: я не полезу туда.

Не хотел быть ни рабом, ни наркоманом, ни, тем более, амебой. Как раз наоборот, я ощущал себя чем-то большим, чем несколько часов назад. Более защищенным, что ли, — черт его знает.

Но выходило, словно бы будет больше смысла, если я останусь со всеми, а не смоюсь отсюда, — хотя смысла оставаться и дальше с дембелями никакого не было. Я стоял и говорил себе: ку-ку, ку-ку, ку-ку… Но ничего не мог поделать с чем-то, что было внутри меня. Что нашептывало, что я должен сесть в самолет и полететь вместе со всеми. Неким тайным агентом, подсадной уткой, поясом шахида, который в нужный момент взорвет всю эту богадельню ко всем чертям.

Я не понимал себя. Даже успел задаться гениальным вопросом, в своем ли я уме? Успел даже испугаться за себя. И наговорить себе кучу матерных слов.

Но стоял, в своих валенках с галошами на ночном снегу, и смотрел, как водитель заправил шланги, прошел вдоль длинного вагона бензозаправщика, на ходу захлопнув мою дверцу, и сел в кабину.

Теперь-то я был окончательно уверен: что-то происходит со мной совершенно ненормальное. Но вот что, — я не знал.