Владимир Орешкин - Вдох Прорвы

Я люблю наши рабочие посиделки, безалаберные и простые, как жизнь, которой мы живем. Раньше любил, сейчас, и, наверное, буду любить всегда… Когда на газете бутылка водки или, как теперь, пиво, когда рядом закуска, пепельница, и наполовину пустая пачка сигарет. Когда кругом — свои, те ребята, с которыми приятно посидеть, выпить, и поболтать за милую душу. Когда разговор течет так же безалаберно, перескакивая с одного на другое, и никогда не возвращается в своему истоку… Какие еще истоки, — мы сами исток, начало, сермяжная правда и окончательная истина, в одном лице. Особенно после второй или после третьей.

Не говоря уже о добавке, которая возникает естественно и непременно, и на которую скидываться нужно отдельно.

Когда я вспоминаю, что потерял, — больше всего мне жаль именно их, этих таких трогавших сердце застолий.

Мог ли я подумать в тот момент, открывая первую бутылку и выливая ее содержимое в стеклянную кружку, — что этого в моей жизни никогда не повториться…

Потому что, когда я отпил где-то до половины, мне стало плохо… Даже не «плохо», это не то слово, — я не почувствовал себя вдруг хуже. Как бы это передать поточней, — то, что случилось со мной… У нас началось с футбола, Пашка поливал «Реал», за то, что там не коллективная игра, а каждый сам по себе, каждый «супер», но сам по себе, поэтому команды как таковой нет.

Я ждал, когда он закончит, чтобы показать ему, где зимуют раки. Он был частично прав, но в футболе, кроме всякой там командности, есть еще результат…

И когда сделал очередной глоток, вдруг что-то изменилось у нас в подсобке, она словно бы, вместе с ребятами, на мгновенье пропала. Потому что я каким-то образом посмотрел внутрь себя. Ну так, если бы там что-то заболело, — сразу внимание переключается на себя. Обыкновенное дело.

У меня ничего не заболело.

Причина была другая. Она шла от пива… Вернее, от легчайшего хмельного состояния, которое то приносит с собой… Но для этого и пьем, чтобы окружающая действительность чуть-чуть трансформировалась, изменилась в нужную сторону, и приятное, показалось более приятным, желаемое стало чуть ближе, а неприятное — отдалилось на шаг, и перестало трепать нервы.

В тот момент, когда легчайшее пивное покрывало приблизилось к моему сознанию, чтобы приукрасить его серость, — то стало сопротивляться. Это надо же!.. Оно решило отказаться от пива, чтобы остаться таким, как есть. Незамутненным.

Я очутился в себе, — когда почувствовал его приказ, и угрозу, какую-то его окончательную строгость: еще глоток, и будет как вчера. Еще глоток, ты умрешь, — но больше не вернешься обратно…

Я не сделал следующий глоток, потому что испугался: так и произойдет. Ведь они не разделимы: мое сознание и я. Это одно и тоже… Это я приказал себе умереть, если отопью еще хоть один глоток пива.

Худшего времени для прозрений выбрать было невозможно.

Я же так нормально сижу с ребятами, у нас программа, мы треснем по паре бутылок, потом добавим еще по одной, и разойдемся. Ничего страшного, где криминал, где алкогольный порок, — одно удовольствие… Ничего себе — нянечка… Предупрежденице…

Но это же не авитаминоз, — болезнь… Это что-то сломалось в организме, раз я могу дать дуба от одного глотка пива. Уже стоял в полушаге от непоправимого, так близко. Вчера в полушаге, — и сегодня.

Хорошо хоть, вовремя догадался…

Липкий пот прошиб меня, и руки слегка дрожали.

Хорошо было отчаянному летчику Виктору Талалихину, протаранившему своим истребителем вражеский бомбардировщик. То был порыв, ярость, ослепление, — то было прекрасное мгновенье самопожертвования. Мгновенье, — поэтому ему было наплевать на печальные последствия.

А когда мгновенья растягиваются в минуты, те — в часы, те — в дни и ночи, — что делать тогда? Если вокруг никакого подвига, — ради чего или ради кого?.. Что делать тогда?.. Когда нет нигде прекрасной и яростной цели?..

Я вот пошел в районную поликлинику, но так, чтобы на работе никто не узнал, что я болен. Насчет премии, они здорово придумали, я хорошо это почувствовал на себе.

Сидел полтора часа в очереди к нашей участковой, среди ветхих старушек и стариков. Все полтора часа они разговаривали друг с другом о болячках: о протромбине, гемоглобине, ЭКГ, асистолиях, отложении солей, воспалении предстательных желез, сахаре в крови, мутных осадках в моче, о бесплатных рецептах, о сестре Зое Тимофеевне, которая будет поважнее врача, и, если она не захочет, нужный рецепт никогда не получить.