Ян Валетов - Путь Проклятого

Иегуда пригнул голову и вцепился в камни стены, ломая ногти. Ветер трепал остатки волос на его голове, раздувал грязный от пепла кетонет, глаза пылали ненавистью, которую старик уже давно не испытывал (сильные чувства – удел молодых!) и если бы взгляд мог разжигать пламя, сооружения римлян вспыхнули бы, словно вязанки хвороста.

– Яхве-э-э-э-э-эээээее! – заорал бен Яир, взлетая на стену в два прыжка. – Это рука Яхве-э-э-э-э-э-эээе карает их! Спасибо тебе, о, Всемогущий!

Он едва не пустился в пляс на шатких камнях гребня: черный, заросший по самые глаза кудрявой бородой, с кустистыми бровями, под которыми горели безумные темные глаза. Элезар был страшен настолько, что казался красивым. От него было трудно отвести глаза. Иегуда невольно смотрел на вождя с восхищением, хотя это восхищение граничило с ужасом – так притягивает взор необычное уродство. Бен Яир вдруг предстал перед ним таким, каким Иегуда его до сих пор не видел: настоящим разрушителем, не способным созидать даже в малом.

Элезар мог собрать армию, возглавить ее, повести за собой, победить, в конце концов! Но победа оказалась бы бесполезна – что стоит победа для того, кто живет войной? Разве может человек, профессия которого – создавать пепелища, построить стены нового дома? Тот, кто привык убивать, не станет растить пальму из финиковой косточки, он лучше зарежет того, кто уже сделал это, и срубит плодоносящие деревья, чтобы построить таран. Элезар так любил Бога, что стал одним из тех, кто разрушил его Дом, так соблюдал традицию, что не видел людей, стоящих за ней. Он никогда не сказал бы, как Иешуа – не человек для субботы, а суббота для человека, потому, что за страницами Книги не чувствовал живого. А ведь и Книга, и Храм были для людей, и именно о людях Книги заботился грозный…

– … Яхве-э-э-э-э-э-э-э-е! – проорал Бен Яир, задирая бороду к горячему небу, наполненному невесомым серым пеплом. Пепел кружил над Мецадой, словно мириады мух – такие же вихри танцевали над Ершалаимом, когда пожар пожирал его белые стены и тысячи тел, гниющих на древних улицах.

Пламя гудело, свистело в скалах, как в горне кузнеца.

Повинуясь неслышным из-за шума командам, римские отряды внизу задвигались – солдаты готовились откатить осадные башни вниз, убрав их прочь с Левка. Вот, оставив у подножия оружие и щиты, к башням двинулась первая полусотня. Вот за несколько мгновений построилась и освободила руки вторая. Осадные машины уже курились дымками, тем воинам, что оставались внутри, явно приходилось несладко – листы металла, которыми были окованы фасад и боковины, от пламени приобрели темный синюшный цвет с радужными разводами.

Победа, которая только что была невозможна, вдруг встала рядом с защитниками Мецады. Рука Бога управляла ветрами и огнем, превратив пламя в карающее оружие восставших. Вниз, не причиняя врагу вреда, летели камни.

Римляне уже готовились начать откатывать первую машину, когда Бог передумал…

Ветер стих, горящая стена втянула в обугленное нутро свои смертоносные щупальца, и в первый момент Иегуде показалось, что наступила полная тишина. Но и тишина, как и победа, оказалась иллюзией! Мир снова взорвался звуками, страшной какофонией войны – лаем команд, скрежетом осей, ударами молотов по клиньям и отчаянными криками осажденных.

Римляне назвали бы это Провиденьем, а иудеи – страшной катастрофой! Бог, только что выступавший на стороне осажденных, отвернулся от погибающей крепости. Штиль оказался недолог. Снова задуло, но на этот раз в другую сторону – на юг – и замершее в нерешительности пламя взвилось над стеной, словно прыгающий на добычу лев, чтобы обрушиться вовнутрь крепости. Его языки на пробу лизнули выбеленную солнцем почву, заставили людей шарахнуться прочь и искать спасения вдали от огня, и сразу же, без малейшей паузы, пожар вцепился клыками в тело Мецады.

Бен Яир замер на стене, так и не закончив своего безумного танца.

Несколько мгновений он глядел на то, как пламя поедает свою законную добычу, а потом повернулся, мазнув взглядом по Иегуде, спрыгнул вниз, в дрожание раскаленного воздуха, и пошел прочь от пожара, примерявшегося пожрать его. Волосы на голове сикария дымились, борода подернулась серой пенкой, а глаза были пусты и мертвы – казалось, зрачки поглощают свет дня и прячут его в глубине души Бен Яира, черной от засохшей крови жертв.

Израиль. Тель-Авив.