Ян Валетов - Путь Проклятого

Иегуда стоял, прикрыв глаза старческими коричневыми веками, и слушал. Лицо его оставалось спокойным, кисти рук, усыпанные темными веснушками, он сложил на навершии посоха. Иногда казалось, что он прячет улыбку в бороде, иногда бровь его подергивалась, словно старик приподнимал ее в изумлении.

– Позволь тебе напомнить, Иосиф, – сказал он сдержано и ровно, не обращая внимания на то, что собеседник почти прокричал ему в лицо конец фразы, – что ты много лет был рядом с нами. Не противореча, не борясь с канаим – ты поддерживал нас. Ты, начиная со своей первой миссии в Риме, вольно или невольно делал так, чтобы мы победили…

– Но вы не победили!

– Что ж, и так бывает, – согласился Иегуда все так же спокойно. – Но если бы мы победили, неужели ты не разделил бы с нами нашу победу, Бен Маттиаху? Неужели бы ты и тогда осуждал нас? Или главное для тебя – оказаться на стороне победителя?

Сказать, что Флавий стал бледен лицом – это ничего не сказать. Со стороны могло показаться, что даже вечный иудейский загар потерял свой цвет, и даже природная смуглость, свойственная уроженцам этих мест, выцвела до серого оттенка. Он попытался было что-то сказать, но только лишь несколько раз открыл и закрыл рот, как оставшаяся без воды рыба.

– Я слышал о твоем соперничестве с Иохананом Гискальским – вы старались оспорить первенство друг друга и готовы были совершить любой поступок – геройский или подлый – чтобы стать единоличным лидером движения. Ведь тогда ты не боролся с канаим?

И продолжил, не дожидаясь ответа и не обращая внимания на то, что Флавий, потерявший дар речи, из бледного становится красным.

– Мне рассказывали о тебе, как об одном из вождей восстания. Как о достойнейшем из достойнейших. Как о человеке, речи которого подвигают других на подвиги. Так было до Иотапаты, так было в Иотапате. Я знаю, что ты сражался до тех пор, пока мог. Я знаю, какой выбор ты сделал в минах под крепостью. И я понимаю твой выбор….

Иегуда поднял глаза на Бен Маттиаху, и посмотрел на того с неожиданным сожалением во взгляде – так глядят на неразумного ребенка.

– Я даже одобряю его – нет особого геройства в том, чтобы между жизнью и смертью выбрать смерть – ведь со смертью заканчивается любая борьба. Человек, ближе которого у меня не было и нет – я рассказывал тебе о нем – когда-то решил, что, отдав себя в руки палачей, он поднимет народ на борьбу с захватчиками. Но никто не поднялся, а его не стало. Он был против того, чтобы убивать из-за угла, он считал, что сам Бог поможет ему стать освободителем и вождем Израиля. Но этого не случилось, а он умер, вися на столбе. И смерть его была страшна и бессмысленна, а жертва оказалась бесполезна. И о нем бы забыли, если бы не те, кто остался в живых. С тех пор я точно знаю, что можно умереть за идею, но смерть никогда не должна быть самой идеей. Иначе любое действие становится бессмысленным, любое намерение – пустым. Никакие обычаи, никакие жаркие речи, никакие уговоры, никакие высокие цели не должны заставить человека отнять у самого себя то, что подарил ему Бог. Умереть за родину всегда легче, чем жить для нее. Что толку производить впечатление на врага, дав перерезать себе горло? Ведь мертвый – ты безопаснее для римлян, чем живой! Я не осуждаю тебя за то, что произошло под Иотапатой. Только то, что ты спас из стен Ершалаима сто восемьдесят девять праведников и одного грешника, оправдывает любой твой поступок. Потому, что если бы ты умер тогда, в подземелье, эти сто девяносто были бы распяты на стенах города, и никто не поделил бы их на праведников и грешников. Но когда ты, один из тех, кто поднимал людей на борьбу, говоришь, что уничтожил бы безумцев, которые шли за тобой – это за пределами добра и зла, Иосиф. Все мы совершаем ошибки, все мы имеем право на покаяние, но ненавидеть тех, кого ты повел за собой, поступок, недостойный человека. Сегодня ты другой, сегодня ты думаешь иначе, но вспомни, каким ты был вчера. И не забывай об этом. Это говорю тебе я, Иегуда, человек, которого ты не должен был спасать.

Иосиф перевел дыхание, сдерживая гнев, готовый прорваться наружу, и ответил сдавленным голосом, подрагивающим от переполняющих его эмоций.

– Да, я просил Тита Веспасиана выполнить обещание. Да, я просил и за тебя, сикарий, хотя поначалу хотел выдать тебя римской страже. Жизнью своей ты обязан мне и еврейской принцессе – Беренике, которую вы, канаим, ненавидите всем сердцем. Так уж случается, что мы часто обязаны тем, кого ненавидим…