Александр Молчанов - Писатель

– Как у тебя дела, дорогая? – подмигнул ей Лупоглазый. Она не ответила, продолжала смотреть на него.

– Спой что-нибудь, – попросил Лупоглазый, – только не этот твой простонародный репертуар. Лучше что-нибудь из репертуара Пугачевой.

– Ты что-то придумал, – сказала девочка.

– Может быть, и так, – пожал плечами Лупоглазый, – ты же у меня в голове. Давай, просканируй мои мысли, и ты все узнаешь.

– Ты не выйдешь из дома, – сказала она, – ты боишься того, что я расскажу про тебя всем.

– Боюсь, – кивнул Лупоглазый, – но ты никому ничего не расскажешь.

– Это еще почему?

– Не торопись, всему свое время.

Лупоглазый спокойно допил кофе, помыл посуду, взял куртку и вышел из дома. Девочка шла за ним. Она не сводила с него глаз. Он старался избегать оживленных улиц, чтобы не встретить кого-нибудь из сельчан. Они обошли поселок вокруг и вошли на территорию кладбища. Это было обычное сельское кладбище – наполовину заросшее, с покосившимися крестами. На скамеечках возле могил по местному обычаю лежали остатки риса и конфетки, которые родственники умерших приносили на кладбище в день Пасхи. Наивное деревенское язычество.

На кладбище Рыжая девочка наконец разговорилась. Вернее, раскричалась.

– Себе могилку решил заранее присмотреть? Вот здесь тебе будет хорошо, вот под этим деревом. Или здесь, у тропинки. Чтобы каждый желающий мог остановиться и отлить на осиновый кол, который вобьют в твою могилу вместо креста. Ты думаешь, тебя будут жрать черви? Нет, Лупоглазый, на твои похороны придут все те, кого ты убил. И когда могильщики уйдут, они залезут в твою могилу и будут жрать тебя. Ты будешь мертвый, мертвее земли, но ты будешь чувствовать, как они откусывают от тебя куски твоего гниющего мяса. Ты будешь орать от боли до тех пор, пока тебе будет чем орать. Они обгрызут все твои косточки, все до единой. Ничего от тебя не останется, ничего, только мерзкие воспоминания, которые каждый, кто тебя когда-нибудь знал, постарается спрятать в самый дальний угол своей памяти.

Лупоглазый старался не слушать ее, но не слушать не получалось, и он начал злиться.

– Ты думаешь, ты придумал славный план? Идиот, ты не будешь бессмертным, это не сработает. Если бы это было так просто, все люди делали бы это. Но никто этого не делает. Потому что это не сработает. Ты безумен, ты сумасшедший. Ты обманываешь сам себя. И делаешь это ты потому, что ужасно, ужасно боишься смерти. Ты и убиваешь потому, что боишься смерти. Момент убийства делает тебя более живым, чем тот человек, которого ты убиваешь. Глупый, слабый, трусливый Лупоглазый.

– Замолчи, – прошипел он, – ты, мертвая девочка.

– Да, – захохотала она, – я мертвая девочка, ты меня убил и сжег, облив бензином. Но именно поэтому ты не можешь убить меня еще раз. Я буду жить до тех пор, пока будешь жить ты. И ты умрешь точно так же, как я. Тебя обольют бензином и сожгут. Ты будешь умирать, корчась от боли, которая будет повсюду. Но в смерти ты не найдешь спасения. Как только ты умрешь, придут твои мертвецы. И я приду вместе с ними. И я тоже буду есть твое жареное мясо, до тех пор, пока…

– Пока от меня не останутся одни кости, – пробормотал Лупоглазый, – очень милая картина, продолжай. Только определись сначала, что ты собираешься со мной сделать – похоронить или сжечь.

– А что это мы сегодня такие смелые? – спросила девочка. – У тебя что, опять появился какой-нибудь Гениальный план? Что-то типа твоего плана стать бессмертным? Такой же идиотский и невыполнимый? Давай, расскажи мне.

– То, что ты не можешь увидеть этот план, хотя ты лишь плод моего воображения, внушает мне некоторую надежду, – удовлетворенно сказал Лупоглазый, – видимо, я могу создавать изолированные участки в своем сознании, куда тебе нет хода.

– Что ты там бормочешь? – недовольно сказала девочка.

– Отвечаю на твой вопрос, – сказал Лупоглазый, – если это так, и я могу создать участок в сознании, куда тебе нет входа, это значит, что я смогу создать участок, из которого тебе нет выхода. Понимаешь, к чему я клоню?

– Не очень, – неуверенно сказала девочка.

– Я создам что-то вроде ментальной тюрьмы, в которой ты будешь заперта вместе со всеми твоими обвинениями и частушками. Ты можешь там петь сколько хочешь, никто тебя не услышит.

– Это невозможно, – уверенно сказала она. Слишком уверенно.

– Если это невозможно, значит, тебе нечего бояться, и ты будешь продолжать услаждать мой слух своим мелодичным пением и увлекательными рассказами о моем ближайшем будущем. Но мы это очень скоро узнаем. Точнее, мы это узнаем прямо сейчас. Мы уже пришли.