Энтони О'Нил - Фонарщик

— Дубинки наготове? — спросил он, когда они подошли к ее жутковато выщербленной двери. — Прекрасно. Тогда давайте не будем тратить время попусту. Давайте исполним свой долг. Давайте не будем колебаться и не будем отступать. Давайте выполнять свой долг во имя Господа.

Он погладил свои серебряные пуговицы, пытаясь настроиться на решительную волну. Но у него весь день кружилась голова.

Утром опять хлынули многочисленные сообщения о жуткой твари, появившейся на мрачных улицах. Было одно особенно странное свидетельство: некая вдова из Марчмонта — семьдесят, но железная лицом и сложением — утверждала, что зверь бежал за ней по улицам и чуть не схватил у дверей. Лишившись выдранного им клока волос, она вбежала в дом, заперла двери и спряталась в спальне, а тварь — она утверждала, что это был сам Сатана, — почти целый час трясла прутья изгороди, после чего исчезла. Утром она примчалась в главное управление с требованием, чтобы ее поместили в камеру в целях безопасности, и несколько успокоилась только после того, как Гроувс заверил ее, что полицейские проводят ее до дома и будут охранять день и ночь. Звали ее Гетти Лесселс, и когда-то она была воспитательницей пансиона для неимущих девиц в Фаунтенбридже.

— Он пришел за мной! — истерично и не очень разборчиво кричала она.

— Кто пришел? — спросил Гроувс. — Дьявол?

— Да, дьявол — она послала его за мной!

— Кто?

— Да ребенок же!

— Вы говорите об Эвелине Тодд? Девочке из вашего приюта?

— Да — ребенок! Мы думали, что она умерла! Но она вернулась за мной!

С размазанной пудрой, влажная от пота, она забилась в угол кабинета главного констебля и все время смотрела в окно, словно боялась, что за ней могут прийти в любой момент.

— Вы говорите чепуху, женщина, — сказал Гроувс с ужасным чувством, что это вовсе не чепуха. — Кто за вами гонится? Эвелина Тодд или дьявол?

— Оба! Это одно и то же!

— И почему кто-то из них должен за вами прийти?

Вдова зарыдала:

— Я непосредственно в этом не участвовала!

— Не участвовали в чем? — спросил Гроувс с участившимся пульсом. — Говорите, сударыня, ради вашего же собственного блага!

Она прикрыла рот рукой.

— Вы хотите, чтобы вас вздернули на виселице? Или нет?

Паника уступила место обиде.

— Спросите у него, если хотите знать!

— У кого? У дьявола?

— У Линдсея! Это он все затеял!

— Кто?

— Авраам Линдсей, владелец приюта.

— Авраам Линдсей? — Гроувс знал это имя. — Он еще жив?

— Да! Это все он. Я не участвовала в этом непосредственно, говорю же вам. Не участвовала непосредственно!

Авраам Линдсей, основатель пансиона для неимущих девиц в Фаунтенбридже, был хорошо известен полиции, особенно участку Вест-порт, где когда-то служил Гроувс. Этот суровый, высоконравственный мужчина в 1860-е годы несколько лет был предметом нелепых скандальных слухов, связанных в основном с кончиной во время родов его второй жены. Вероника Линдсей была известной красавицей и вольнодумкой, лет на тридцать моложе мужа, и неравный союз ей более-менее насильно навязал крайне консервативный отец, в целях «исправления наклонностей». Но неприятные разговоры омрачали и ее брак, достигнув кульминации в 1865 году, когда она прежде срока родила первенца с кожей цвета цейлонского чая. В связи с тем, что роды оказались преждевременными и совпали с Рождеством, Линдсей был вынужден сам принимать их, а на следующий день с пустыми глазами и бесстрастным голосом сообщил полиции об ужасной трагедии: кончине матери и ребенка во время родов. При подобных обстоятельствах это было вполне вероятно, и ни одно из возникших впоследствии подозрений нельзя было принимать всерьез. Слуга-индус из соседнего имения вообще отрицал факт знакомства с Вероникой Линдсей; ее отец, член Коллегии адвокатов, не имел ни малейшего интереса к расследованию дела, а сам Авраам Линдсей считался человеком безупречной репутации. И жена, и ребенок упокоились на Драмгейтском кладбище под надгробием с надписью, свидетельствовавшей либо о неутолимой печали, либо о бессовестной двуличности («Бесценная священная земля, ты долго будешь мне дорога…»).

Дальнейшее поведение Линдсея было также трудно объяснить. Он и раньше был как кремень, а теперь обрел прочность алмаза. Прежде по отношению к своим воспитанницам он был суровым, а теперь стал решительно враждебным. Из своих религиозных убеждений, прежде имевших щелочку для милосердия, теперь он объявлял им войну. Пансион в Фаунтенбридже был заключен в панцирь, куда не осмеливался войти никто из посторонних и откуда не просачивался ни один секрет. После того дня, когда здание сгорело в адском огне, Линдсей погрузился в безвестность, и большинство счастливо было думать, что он почил.