Я отошел к борту со стороны моря, утренний бриз подтверждал мне, что все происходит в действительности, и день после вчерашнего вечернего дождя должен быть удачным. Быстро поднявшееся солнце било прямо в дугу пляжа Вайкики, застроенного высокими белыми отелями, открытыми в сторону Океана, создавая что-то романтическое, розово-белое. Среди пальм по бетонным дорожкам бегали маленькие немногочисленные в ранний час фигурки спортсменов, а на пустынной полосе пляжа работали машины типа пылесосов, взрыхляя, перетрясывая и очищая утрамбованный многочисленными отдыхающими песок, после них оставалась тщательно подметенная и уложенная полоса, а перед ними в прибойной полосе двигались, синхронно взмахивая металлоискателями, как косами на белом поле, кладоискатели-любители. В конце залива возвышалась скошенная трапеция Алмазной горы.
Появилась на палубе Кансуэла с распущенными вороными по плечам однотонного светлого топика, волнистыми на концах волосами, скользящими по уже наметившейся груди, что придавало ей детское очарование, подошла, взяла меня за руку, локтем оперлась на леера, из-под челки смотрит на меня снизу, глаза довольные и спокойные. Заработали мощные двигатели, палуба словно покрылась мелкой сдержанной дрожью, и яхта легко отчалила в сторону океанской волны, отворачивая от берега и быстро набирая скорость.
Ушли мы по траверсу за мыс Леахи, оконечности Алмазной горы, названной так в силу ошибки, и потому бывшей - табу, там попали в сильное канальное течение между О-Аху и островом Молокайи, волна под бортом из изумрудной, тропической, стала сурово-лазурной, алеутской, бездонной.
Яхта сбросила ход. На палубу выкатили крепкие матросы по числу гостей, все получили в руки тяжелые морские спиннинги и кожаные широкие ремни с креплениями для них, удочки ушли за борт, и каждый остался один, наедине с молчаливыми помощниками за спиной. Я возился долго, приказав лохматому аборигену-матросу сменить насадку, где болтался мертвый кальмар. Что мы ловим, я не знал, но по опыту рыбалки в Японском море лосося-серебрянки "на дорожку", долго выбирал механическую блесну. Подцепил на стальной крученый поводок длинную и узкую, тяжелую, слегка изогнутую противно по концам, с одной стороны золотистую, с другой, зеркально-белую полосу железа с жуткими по величине крюками.
Монотонно убегала за кормой дорожка с шестью кручеными тросиками лески, тянущейся от бортов.
Свечей в небо вдали ударил голубой тихоокеанский марлин, таинственный океанский странник, редкая теперь рыба даже для Гавайского архипелага. Спасибо американцу Хемингуэю, и его мужеству, - я не посмел выбросить за борт на виду у всех невыносимо тяжелый, рвущийся из рук спиннинг, даже грубо обхвативший меня сзади туземец, мгновенно вспотевший, тяжело дышал над моим ухом, - о, вы, "римские патриции" и их "верные рабы". "Моя" девочка в восторге кричала где-то за спиной.
И тут она спросила: расскажи - да расскажи, о жизни в России. А я почему-то начал рассказывать про девочку из санатория. Как крупные капли показались, как она моргала тяжелыми черными ресницами, и слезы скатывались непроизвольно из ее глаз на белеющие в сумраке вестибюля щеки. Я ходил вокруг нее, вглядываясь в ее огорченное мокрое лицо, смотрел на губы мокрые приоткрытые обижено, она никого не замечала, слезы капали со щек на глухое темное платье, на узкие белые большие атласные крылья воротничка и на стол приемной - пришла телеграмма о ее возвращении на Камчатку. Карина вдруг заметила меня, мечущегося вокруг нее, головка опустилась, туго завязанные косички упали перед лицом на грудь, глаза под челкой смотрели с такой мольбой, словно она просила о чем-то меня, - она заплакала навзрыд, отвернулась и убежала вверх по парадной лестнице. Я стоял, не понимая, что моя первая любовь в последний раз прикоснулась живой душей к моей девственной душе. Через несколько дней и меня увезли из санатория. Она снилась мне потом еще лет пять, я влюблялся в других девочек, но мне нравилось в них только то, что связывало их в поведении с той, ушедшей навсегда, и чем больше я понимал предназначение свое и их, тем острее боль той, первой любви, входила в меня.
И теперь, дождь медленный и тяжелый вызывает во мне воспоминания о старинном парке, спускающемся под пологом массивных деревьев к морю, и как мы убежали утром через дорогу на ту, солнечную сторону, где Ботанический сад, пролезли сквозь металлические прутья ограды, и где, взявшись за руки, мы бродили по посыпанным песком дорожкам, среди цветущих клумб счастливые.
Читать дальше