Я пришла повидать Аньес, как, разумеется, сделала бы это, если бы она стала певицей или танцовщицей, с таким восхищением, какое можно испытывать к тому, кто осуществил то, что кажется нам недостижимым. Аньес меня не узнала. Она не помнила ни меня, ни моего имени, ни моего лица. А я-то помнила ее, и ее девичью фамилию, и то, что мы знали о ней и ее семье, я помнила, какой она была в юности, я могла бы назвать ей фамилии учеников, с которыми она дружила: Натали Азуле и Адриан Ларош (оба потом тоже опубликовали романы). Я их буквально видела, как если бы они были здесь, и еще Натали Мезюре, прозрачная кожа и алая губная помада которой так восхищали меня. Они составляли элиту группы (самый свежачок, как сказали бы сегодня мои дети), они были прекрасны и улыбчивы, они везде чувствовали себя как дома, на своем месте, они имели все объективные и статистические основания находиться там; было что-то в их поведении, что не оставляло никакого места для сомнения; родители гордились ими, поддерживали их усилия. Они принадлежали к тому парижскому кругу, культурному и просвещенному, который я только начинала открывать для себя, – но именно в своей непринужденности они представлялись мне такими: законными.
Я помнила Аньес Дезарт, а она с трудом узнала меня. Вот что я хотела сказать Л.: все мы представляем собой не себя, а обломок кораблекрушения, исчезнувшего кого-то, это ничего не значит, в этом нет никакого смысла.
Я рассказала Л., что сохранила фотографию группы (кстати, в тот вечер на Книжном салоне Аньес спросила, могу ли я сделать для нее копию, которую я несколько недель спустя отправила ей по почте). Л. не могла опомниться.
– Она у тебя еще есть?
– Разумеется. Я храню все фотографии, которые попадаются мне под руку, я просто фотоманьячка, ничего не теряю, ничего не выбрасываю. Я ее тебе покажу, если хочешь. Ты сможешь убедиться, что прекрасно получилась!
Прежде чем ответить, Л. на мгновение задумалась:
– Думаю, меня там нет. Я даже почти уверена. В тот день я болела.
Мне показалось, что Л. загрустила, и я почувствовала себя виноватой. Мы проучились в одной группе целый год, а я ее не узнала. Ничто в ее облике не показалось мне знакомым, не окликнуло меня, не заинтриговало. И теперь мне по-прежнему было невозможно представить кого-то, кто мог бы оказаться ею. Разумеется, она носила фамилию мужа (хотя он умер много лет назад), но ни на мгновение ее лицо не пробудило во мне хотя бы смутного воспоминания или ощущения дежавю.
Несколько минут мы молча потягивали мохито. Мне представлялись другие образы из того незапамятного года. Было странно вызывать эти воспоминания, к которым я так давно не возвращалась.
Внезапно посерьезнев, Л. подошла ко мне.
– Твоя идея неплоха, Дельфина. Но у твоих персонажей нет души. Сегодня уже нельзя писать такие вещи. Не в такой форме. Читателю на это плевать. Тебе стоит найти что-нибудь более захватывающее, более личное, что-то, что идет от тебя, связано с твоей историей. Твои персонажи должны быть связаны с жизнью. Они должны существовать вне бумаги, вот чего требует читатель: чтобы это существовало, пульсировало. «По-правдашнему», как говорят дети. Ты не сможешь до такой степени погрузиться в конструирование, в искусственное, в ложь. Иначе твои персонажи будут как бумажные носовые платки, и, использовав, их выбросят в первую попавшуюся урну. Забудут о них. Потому что от вымышленных персонажей ничего не остается, если у них нет связи с реальностью.
Я была взволнована, но не могла согласиться с ее рассуждениями. Разве у персонажа нет права взяться ниоткуда, без всякой предыстории, быть чистым вымыслом? Разве он должен отчитываться? Нет. Я так не думала. Потому что читатель знает, как к этому относиться. Читатель всегда не прочь уступить иллюзии и принять вымысел за действительность. Читатель способен верить, точно зная, что это не существует. Верить, как если бы это было правдой, полностью осознавая, что это выдумано. Читатель способен оплакивать смерть или падение персонажа, который не существует. А это противоположно лжи.
Любой читатель может засвидетельствовать это. Л. ошибалась. Она хотела услышать только половину истории. Иногда даже вымысел бывает столь мощным, что находит продолжение в действительности. Во время поездки в Лондон мы с Луизой и Полем посетили дом Шерлока Холмса. Туристы со всего света посещали этот дом. Но Шерлок Холмс никогда не существовал. И все же люди приходят посмотреть на его пишущую машинку, лупу, твидовую кепку, его мебель, интерьеры в постановках по романам Конан Дойла. И все это знают. Однако люди стоят в очереди, чтобы посетить дом, который представляет собой всего лишь скрупулезную реконструкцию вымысла.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу