Дин Кунц - Безжалостный

В доме царит тишина.

Снаружи доносится гул автомобильного двигателя. Стихает и он, по мере того, как автомобиль отъезжает от дома.

Я всовываю пальцы под подбородок матери, поднимаю голову. Расчесываю ее прекрасные волосы.

Когда волосы приведены в порядок, я целую мать в щеку. Каждый вечер она подтыкает одеяло и целует меня в щеку. Каждый вечер до этого.

– Прощай.

Я опускаю ее голову. Она выглядит так, будто заснула сидя. Ушла в другое место, но по-прежнему любит меня, и, хотя я остаюсь здесь, я по-прежнему люблю ее.

Положив расческу в сумочку, я не могу представить себе, чем теперь заняться. Я сделал все, чтобы мертвые выглядели пристойно, и больше им не нужен.

Внезапно ощущаю страшную усталость. Поднимаясь на второй этаж в поисках кровати, едва не засыпаю на лестничной площадке.

Однако преодолеваю лестницу и выбираю кровать в спальне Коллин. На нее и забираюсь, не вспомнив о том, что нужно снять обувь. Моя голова касается подушки. Я слишком устал, чтобы волноваться из-за того, что меня могут отругать.

Я просыпаюсь ночью и вижу матовую луну в окне. Но она далеко за окном и настоящая.

Воспользовавшись ванной по другую сторону коридора, я возвращаюсь в спальню Коллин и стою, глядя на телефонный аппарат. Чувствую, что должен кому-то позвонить, но не знаю, кому именно.

Несколькими месяцами раньше мама помогла мне заучить наш домашний номер, все семь цифр, на случай, если я потеряюсь.

Я нахожусь в новом доме дяди Юэна, то есть не потерялся. И однако, у меня складывается впечатление, что мне тут не место, и вообще чувствую себя таким одиноким.

Решив позвонить домой, снимаю трубку. Гудка нет.

Я не боюсь. Спокойствие не покидает меня. Я иду в спальню дяди Юэна и тети Норы. Снимаю трубку с их телефонного аппарата, но гудка нет и там.

Когда начинаю спускаться по лестнице, меня охватывает ожидание какого-то большого открытия, хорошего или плохого, не знаю, но чего-то огромного. Я даже останавливаюсь на лестничной площадке, но потом продолжаю спускаться.

Дом тихий, как беззвучный сон. Никогда еще, бодрствуя, я не сталкивался с такой тишиной.

Телефонный аппарат в гостиной молчит, как и все остальные.

Стоя перед старинными часами, я прихожу к выводу, что обезьяна – не время, как говорил дядя Юэн. Вместо этого обезьяна крадет время.

Ранее мордочка зверька была озорной, ее выражение – игривым. Теперь это обезьяна из других джунглей. Она злобно ухмыляется, а в глазах я вижу угрозу, но не знаю слов, чтобы ее выразить.

Пятясь от часов, мне кажется, что я слышу доносящийся из столовой женский смех. Действительно, это заразительный смех моей матери, но на этот раз он не вызывает у меня даже улыбки.

В столовой я больше не слышу смех, и телефонного аппарата там нет.

Бронзовые грифоны по-прежнему пытаются взлететь, но поленья, которые лежали на их спинах, теперь превратились в золу и уголь.

Вновь меня окружает тишина, я не слышу ни скрипа петель открываемой двери, ни даже моих шагов, когда прохожу на кухню.

Телефонный аппарат на стене у холодильника такой же бесполезный, как и остальные.

Через окно кухни я вижу лунную ночь. Во дворе никого нет.

Все ушли.

Я брожу по дому, по первому этажу, по второму, снова по первому, чувствуя себя потерявшимся и одиноким. Дважды мне кажется, что я слышу шаги, останавливаюсь и прислушиваюсь. Но нет, ничего не слышу.

Наконец, в третий или четвертый раз захожу в кабинет дяди Юэна. Ранее телефонного аппарата здесь я не замечал.

Приложив трубку к уху, я удивляюсь, услышав гудок.

Как я потом узнал, телефонный провод у дома перерезали. Но в интересах безопасности бизнеса, поскольку некоторые финансовые переговоры приходилось вести по телефону, дядя Юэн провел в кабинет вторую телефонную линию, о которой никто не знал.

Первым делом я набираю семь цифр нашего домашнего номера, который помню наизусть. Гудки, гудки, потом включается автоответчик. Я слышу записанный голос мамы.

Я не могу представить себе, какое сообщение оставить после звукового сигнала. Но перед тем, как положить трубку, говорю: «Прощайте».

Подумав еще немного, я набираю 911.

Когда мне отвечает дежурная в управлении шерифа, я говорю: «Они все ушли, и я здесь один».

Отвечая на ее вопросы, я называю свое имя, говорю, что мне шесть лет, что я в доме Юэна Дюрана и что я здесь один с восьми часов вчерашнего вечера.

Часы на столе дяди Юэна показывают 4:32.

Еще на столе рамки с фотографиями тети Норы и кузины Коллин.