Альбина Нури - Обреченные на страх

Занятый своими мыслями, Петр Сергеевич отвлекся от разговора и снова вынырнул на поверхность, услышав, как Хрусталев говорит что-то про реанимацию.

– Прости, что ты сказал?

– Ефим Борисович в реанимации, – нетерпеливо повторил Хрусталев.

Разочарование было таким сильным, что Петр Сергеевич едва не застонал, словно от резкой боли. Ефим Борисович – смертный человек из плоти и крови. Выстрел мог остановить его, но не остановил.

«Что ж, – отстраненно подумал Петр Сергеевич, – так и должно быть, наверное. Иначе все было бы слишком просто».

Нелегко уничтожить ночного монстра, вбить в вампира осиновый кол, отлить для оборотня серебряную пулю. Чудовище будет сопротивляться. Погибнет много невинных, прежде чем оно сдохнет, провалится обратно в ад, который однажды исторг его из своих мрачных глубин.

– Будем надеяться, поправится, встанет на ноги, – донесся до Петра Сергеевича голос Хрусталева.

– Будем… надеяться… – эхом отозвался Петр Сергеевич.

Хрусталев встал и, сунув руки в карманы брюк, прошелся по кабинету, из одного конца в другой. Петр Сергеевич наблюдал за его передвижениями, думая, что он напоминает зверя в клетке. Наконец Хрусталев остановился перед столом, за которым сидел Петр Сергеевич, и посмотрел на него сверху вниз.

– Нам с тобой по сорок четыре года. Бо`льшая часть жизни прожита. Чего мы добились? Ты возглавляешь психиатрическую клинику, превратился в завхоза. Сидишь в замызганном кабинете, ищешь, где выкроить средства на ремонт, изворачиваешься, клянчишь у чиновников, как домохозяйка выпрашивает у мужа на колготки. Я науку забросил, сутки напролет вожусь с этими… – Он оборвал фразу на середине и дернул подбородком, словно отгоняя муху. – А, черт! Ты и сам знаешь! Заморыши, пешки, а хотели-то… У этой дуры была такая возможность! Это же надо – взять и все испортить!

Петр Сергеевич не верил своим ушам. Не отдавая отчета, что делает, снял очки и принялся грызть дужку. То, что говорил Хрусталев, было невероятно, немыслимо. Но он не перебивал, продолжая внимательно слушать.

– Я которую ночь не сплю – ни одной минуты. Глаз не могу сомкнуть. Поворачиваю все это в голове так и этак. И знаешь, что я понял? Можно сколько угодно рассуждать о том, что хорошо, а что плохо. Про совесть говорить, про добросердечие, порядочность. Но правда в том, что любой человек, который хоть чего-то добился в жизни, причинял другим страдания! Вынужденно или непреднамеренно. Иначе никак! Не может быть всем одновременно хорошо! Так что я думаю… Петр, я уверен, это наш с тобой шанс!

Хрусталев побарабанил пальцами по столу и сказал, уже гораздо тише:

– Пойми, у нас в руках – сокровище. Эти записи – бесценны. Если бы их не было, мы никогда не узнали бы о силе Третьего круга, о тех, кто с ней связан. Записи могут помочь нам!

– Ты хочешь… обнародовать их?

– Какой там обнародовать! Мы можем войти в число посвященных!

– Но ведь Ефим Борисович может и не выжить, – деревянным голосом сказал Петр Сергеевич.

– Я звонил вчера, сказали, он стабилен. Думаю, выкарабкается.

– В какой, кстати, он больнице?

Хрусталев ответил.

– Самая лучшая клиника, – задумчиво проговорил Петр Сергеевич. – Там Сабиров главврачом. Приятель мой.

– Отлично! – воскликнул Хрусталев и опять принялся расхаживать по кабинету. Петр Сергеевич никогда не видел его таким взбудораженным. – Надо сходить туда, навестить его, попробовать поговорить, предложить свою помощь! Ефим Борисович должен понять, что нам можно доверять, что…

Он говорил и говорил: грезил об открывающихся перспективах, размышлял, как построить разговор с Ефимом Борисовичем, задавался вопросом о сумме взноса.

Петр Сергеевич смотрел на него и думал о другом.

В мире много зла. Убийцы и социопаты. Изверги, которые бьют детей и издеваются над стариками. Жулики и мошенники, отнимающие у людей последние деньги. Коррумпированные политики. Расхитители могил. Растлители малолетних.

Это зло осязаемо, зримо. Его проклинают, осуждают, с ним пытаются бороться. Его стремятся искоренить.

Но, как он узнал, существует еще и зло безликое. Неведомое. Запредельное. Неподвластное повседневной логике. Притаившееся во мраке.

Это зло необоримо. Необоримо потому, что большинство не хочет в него верить, не допускает мысли о нем. Однако всегда находятся те, кто тянется к нему, жаждет прикоснуться. Они готовы преклонить перед ним колени, и черпать его полной ложкой, и впускать в свою душу, и…