Бернар Миньер - Гребаная история

— У вас есть какие-то догадки, где она может находиться? Может, Шейла говорила о каком-то бунгало, лодке или месте, где она могла бы отсидеться?

— Как вы знаете, они уже задавали мне этот вопрос. Я отвечу вам то, что ответил им: если хотите знать мое мнение, вы найдете ее лишь на шесть футов под землей — или в пучине морской.

Чарли потрогал распухшую губу и посмотрел на кровь у себя на пальцах.

— Ты совершенно свихнулся!

В его голосе было больше гнева, чем страха.

Я склонился над ним. Он еще лежал на земле, в полумраке улочки, и неоновые огни аптеки раскрашивали его лицо яркими цветами.

— Черт, да что на тебя нашло!

— Я обнаружил твою электронную почту, Чарли…

— О чем ты говоришь?

— О твоем втором аккаунте, которым ты пользуешься, чтобы посылать анонимные письма.

Он поднял глаза и недоверчиво посмотрел на меня:

— Ты вошел в мою комнату? Когда? Почему ты сделал это?

— Не важно.

— Не важно? Ну уж нет, с этим я не согласен! Лично мне это кажется чертовски важным, представь себе!

— Ты посылаешь мне анонимные письма, Чарли? Я думал, ты мой лучший друг…

— Не «письма», одно , — поправил он. — Лучший друг, говоришь? Тогда почему ты вламываешься ко мне в комнату, когда я в школе, черт тебя подери? Это что за дела?

— Не отвечаешь? Шантажист — это ты?

— Что? Пошел ты знаешь куда! — выкрикнул Чарли.

— Ты всегда завидовал другим, — продолжил я, сам не веря тому, что говорю. — Ты всегда мечтал быть на нашем месте, моем или Джонни, и спать с Наоми и Кайлой… Думаешь, я не знаю, как ты заглядывался на Нао?

В глазах друга я прочел сильнейшее изумление.

— В школе то же самое. Ты всегда старался быть капитаном команды, парнем, которого обожают все девочки… Но ни одна не воспринимала тебя всерьез. Что ты делаешь по вечерам у себя в комнате, когда остаешься один, Чарли?

В его взгляде я разглядел недоверие. Ярость. И боль. Мучительную боль. Раньше мы часто спорили, но не помню, чтобы я когда-нибудь так с ним разговаривал.

— Ответь, Чарли: почему ты посылаешь мне анонимные письма?

— Я хотел предостеречь тебя, черт! — пролепетал он, готовый расплакаться. — Это всё!

— Предостеречь от кого?

— От Лив и Франс!

Я выпустил его воротник и отошел. Чарли воспользовался этим, чтобы подняться на ноги. Он оперся спиной на стену аптеки и притронулся к челюсти. Я увидел на его воротнике пятнышки крови.

— Ты ударил меня, Генри! Ты вообще соображаешь, что только что сделал? Ты просто с катушек съезжаешь!

— От кого меня предостеречь?

Чарли дышал почти так же глубоко, как астматик во время приступа.

— Я кое о чем подумал, но не хотел об этом с тобой говорить… Я боялся, что после этого ты меня возненавидишь…

— Объясни.

Он поколебался.

— Это касается Франс.

Я оцепенел.

— Кое-что касательно нее, что заметила моя мать…

— Да рожай уже, чертово дерьмо!

Чарли печально посмотрел на меня.

— Ты знаешь, моя мать обожает торчать у окна своей комнаты и смотреть на улицу, когда не может уснуть. Оттуда видно всю Мейн-стрит до самого порта.

Я ничего не сказал, но подумал, что именно поэтому и проник к нему в комнату. Напряжение пронизывало все мое тело, я ждал продолжения.

— Однажды я услышал, как она говорит с отцом в задней части магазина; они не знали, что я здесь и слышу, как они произносят имя твоей матери. Потом я подошел…

Чарли высморкался, вытер нос.

— Я услышал, как она говорит: «Я уверена, что это Франс». А мой отец такой спрашивает: «В котором часу утра?» Мать отвечает, что да, это точно была машина Франс. Она выехала из дома, припарковалась у рыболовного магазина и вышла. Лило как из ведра. На ней была ветровка, но моя мать хорошо разглядела ее светлые волосы, и силуэт был точно ее… Затем моя мать сказала, что Франс открыла одну из урн снаружи, на углу Мейн-стрит и Аргайл-авеню. Когда она вынула руку из урны, у нее там что-то было. Конверт или упаковка, моя мать не уверена — было слишком далеко, чтобы разглядеть… Затем твоя мать снова села в машину и вернулась домой, Генри.

Я снова схватил его за воротник и прижал к стене аптеки:

— Ты врешь! Ты сам только что это придумал!

— Ну, давай! Двинь мне! Давай, засранец, раз тебе так хочется! Но тогда мы больше никогда не будем друзьями, слышишь? Больше никогда!

Выражение ярости на лице Чарли, должно быть, было ответом на мою. Я сжал его шею, и на какое-то мгновение мне очень хотелось сделать ему очень больно. Он потряс головой: