Лесли Форбс - Лед Бомбея

Как бы то ни было, мы уже прошли по комнатам, до отказа набитым ящиками с адресами галерей Анменна в Сан-Франциско, Берлине и Лондоне.

Оставив Руперта пудрить Анменну мозги и сказав, что мне нужно найти сестру, я решила повнимательнее рассмотреть то, что Анменн собирался отправить заграницу.

– Боюсь, ваша сестра не очень хорошо себя чувствует, Розалинда, – сказал Анменн. – Но Проспер здесь. Наверху, в комнате позади той, в которой находятся музыканты.

Он указал на веранду, нависавшую над внутренним двориком, там сидел небольшой оркестр и играл медленную рагу, «дес», как мне показалось, ночную рагу, часто исполняемую вместе с «маллар» в сезон дождей. Я пробиралась сквозь толпу, и блеск благородных металлов, смешивавшийся с мерцанием драгоценных камней и отражавшийся на мраморе пола, устраивал то лазерное шоу роскоши, от которого бабушкины серьги начинали дрожать в приступе классового негодования и ненависти.

Я схватила большой стакан виски с подноса официанта, и хищного вида серебряными щипцами, призванными помешать вашим собственным микробам смешиваться с чужими, бросила туда кусок льда.

– Лед приготовлен из кипяченой воды, мадам, – сказал мне официант.

– Хорошо, – отозвалась я. – Не хотелось бы подцепить что-нибудь такое, чего у меня пока еще нет.

Жирный розовый мужичок с физиономией, словно обсосанный леденец от кашля – лоснящейся, липкой и округлой по краям, – подмигнул мне с противоположного конца комнаты. Я показала ему в ответ язык и заскользила по полу в направлении комнат, где находились ящики. Перед тем как пройти внутрь, я постучалась в большую дверь красного дерева, которая, по всей видимости, выполняла роль разводного моста.

Помещение величиной с бальную залу, темно-бордовые бархатные занавеси, расшитые золотом, канделябры в муслине, как девушки в балетных пачках.

Следующая комната была пуста, за исключением нескольких орнаментальных викторианских головок, по-видимому, когда-то служивших украшением какого-то архитектурного фасада, а теперь весело улыбавшихся мне из-под ободранного бильярдного стола. Дальше располагалась еще одна бальная зала, копия первой, только в два раза меньше.

Анменн как-то сказал, что ему нравятся рискованные игры. А можно ли представить себе более рискованную игру, нежели контрабандный вывоз целого дома подделок под носом у эксперта-искусствоведа от «Кристи» и с молчаливого благословения правящего класса Бомбея?

Я просмотрела свод тех вещей, которые Анменн оставлял своим арабским покупателям: пустая упаковка из-под дешевых индийских сигарет, брошенная в расколовшуюся китайскую вазу; книжный шкаф, набитый заплесневелыми славословиями британской торговле и промышленности, такими, как, например, «Личная история и воспоминания сэра Уоррена Анменна в „Экономик Хистори Ревью“, том XVII за 1879 год». Сахарницу с надписью «Восточно-Индийский сахар. Произведен не рабами»; коуплендовское серебряное ведерко для шампанского с изображенными на нем гроздьями винограда и пятью позолоченными маленькими сатирами; и «piece de resistance» [21] главное блюдо за обедом (фр.). : многоярусная фарфоровая ваза для центра стола золотого, бирюзового и нежно розового цвета, подаренная королевой Викторией сэру Уоррену Анменну, а также четыре обнаженные нимфы в человеческий рост, держащие вазы из посеребренного стекла, усыпанные мелкими рубинами и с резным орнаментом – вещь того самого сорта, которая когда-то заставила Рескина воскликнуть, что «любое резное стекло есть совершенно варварское явление». На будущих обедах в Кувейте эта вещичка несомненно привлечет к себе внимание.

Я открыла еще несколько дверей, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь поблизости. Когда же увидела, что единственным человеческим существом в этой части дома был слуга, отгонявший павлинов от обеденных столов в саду, я почувствовала, что могу расслабиться.

Воспользовавшись серебряным ножом для рыбы в качестве рычага, я вскрыла верхнюю часть ящика, на котором стоял адрес берлинского антикварного магазина, и обнаружила внутри сервиз раннего веджвудского фарфора из 360 предметов. В других ящиках находились бюсты каких-то господ с бакенбардами.

А что я, собственно, ищу? Как мне рассказывал отец, в физике существует теория, что, если для какой-то научной проблемы возможны два решения, чаще всего правильным оказывается эстетически наиболее привлекательное. «Истинное чаще всего и наиболее красивое», – говорил он. Мне было бы приятно обнаружить, что Проспер и Анменн, эти два истинных джентльмена, занимались тем, что переправляли за границу поддельные произведения искусства. Поэтому я была преисполнена решимости доказать, что это правда.