Уилки Коллинз - Отель с привидениями

Фрэнсис опешил.

— Что вас надоумило писать пьесу? — спросил он.

— Случай, — ответила она. — Мне довелось рассказывать покойному брату о визите к мисс Агнес в последний приезд в Англию. Его не заинтересовало содержание разговора, но поразил сам рассказ. Он сказал: «Происшедшее между вами ты изложила точным и выразительным языком театрального диалога. У тебя есть сценическая жилка. Попробуй написать пьесу. Можешь заработать на этом деньги». Вот это меня и надоумило.

Последние слова его потрясли.

— Но вам же не нужны деньги! — воскликнул он.

— Мне всегда нужны деньги. У меня расточительные вкусы. А имею я жалкие четыреста годовых и что осталось от других денег — фунтов двести в кредитных письмах.

Фрэнсис понял, что речь идет о тех десяти тысячах, что она получила от страховых контор.

— Профукать все эти тысячи! — воскликнул он.

Она дунула поверх сложенных пальцев.

— Вот так это делается, — холодно ответила она.

— Барон Ривар?

Она подняла на него вспыхнувшие гневом темные глаза.

— Мои дела — это моя тайна, мистер Уэствик. Я сделала вам предложение, и вы пока не ответили мне. Не говорите «нет», сначала подумайте. Вспомните, какую жизнь я прожила. Мало кто, включая драматургов, столько же перевидал. Я изведала удивительные приключения, наслушалась замечательных историй, я присматривалась, я запоминала. И что же, в моей голове не наберется материала на пьесу, представься мне возможность написать ее? — Минуту помолчав, она снова проявила непонятный интерес к Агнес: — Когда вы ожидаете здесь мисс Локвуд?

— Какое это имеет отношение к вашей будущей пьесе, графиня?

Та словно бы затруднилась подходящим ответом. Наполнив второй стакан мараскиновым пуншем, она на добрую половину опустошила его, прежде чем заговорить.

— Это имеет самое прямое отношение к моей будущей пьесе, — отрезала она. — Отвечайте же.

И Фрэнсис ответил:

— Мисс Локвуд может быть здесь через неделю, если не раньше.

— Отлично. Если через неделю я буду жива и на воле, а иначе говоря, в здравом рассудке — не прерывайте, я знаю, о чем говорю, — у меня будет готов набросок, по которому можно будет видеть, на что я способна. Еще раз спрашиваю вас: вы прочтете?

— Безусловно, прочту. Но я не понимаю, графиня…

Подняв руку, она призвала его к молчанию и допила второй стакан пунша.

— Я — живая загадка, — сказала она. — И вам хочется меня разгадать. Что ж, вот вам отгадка. Широко распространена глупая идея, что-де уроженцы теплых стран обладают богатым воображением. Это глубочайшее заблуждение. Таких прозаических людей, как в Италии, Испании, Греции и других южных странах, вы больше нигде не встретите. Мир фантазии и духа от рождения недоступен им. Редко-редко, однажды в несколько столетий, среди них рождается гений, и это то исключение, что подтверждает правило. Так вот, я хоть и не гений, но, на свой скромный лад, тоже, думается мне, исключение. Мне перепала толика воображения, которым столь щедро одарены англичане и немцы в ущерб итальянцам, испанцам и прочим. Каков же результат? Мое воображение приняло болезненный характер. Меня томят предчувствия, превратившие грешную мою жизнь в один нескончаемый ужас. Но речь сейчас не о том, что они собой представляют, мои предчувствия. Достаточно того, что они совершенно подчинили меня себе. По собственному страшному произволу они гонят меня за моря и земли, они терзают меня даже сейчас! Отчего я им не противлюсь, вы скажете? Ха! Я противлюсь. И сейчас, с помощью доброго пунша, пытаюсь противиться. Я пестовала в себе труднейшую добродетель: здравый смысл. И здравомыслие порой внушает мне, что я небезнадежна. Был случай, когда окружающую меня явь я посчитала бредовым измышлением, — и я даже советовалась с английским врачом! И вообще трезвые сомнения посещают меня. Но что толку говорить сейчас об этом! Кончается это всегда теми же неотступными кошмарами. Через неделю я буду знать: судьба решает мое будущее, или оно в моих руках? Если последнее, то я намерена загрузить мое изболевшее воображение работой, о чем я вам уже сказала. Вы понимаете меня хоть чуточку лучше? О деле мы договорились, и не выйти ли нам теперь, дорогой мистер Уэствик, из этой душной комнаты на свежий воздух?

Они встали. Про себя Фрэнсис заключил, что мараскиновый пунш — другой причины он не видел — развязал графине язык.

— Мы еще увидимся? — спросила она, протягивая ему на прощание руку. — О пьесе, я считаю, мы договорились?