Уилки Коллинз - Отель с привидениями

В 1860 году из лондонских врачей известнейшим был доктор Уайбрау. Надежная молва приписывала ему едва ли не богатейший доход, доставляемый в наши дни медицинской практикой.

Однажды днем, уже к концу лондонского сезона [1] Светский сезон (май — июль) в Лондоне. , после особенно трудного утреннего приема, имея еще изрядное число домашних визитов на остаток дня, доктор только-только покончил с ленчем, как лакей объявил, что с ним желает говорить дама.

— Кто она? — спросил доктор. — Пациентка?

— Да, сэр.

— Для пациентов есть приемные часы. Скажите ей, когда приходить.

— Я говорил, сэр.

— И что же?

— Она не уходит.

— Не уходит? — с улыбкой повторил доктор. Он был не без чувства юмора, и нелепость ситуации развлекла его. — Эта настойчивая дама назвала себя? — спросил он.

— Нет, сэр. Она отказалась назваться, сказала, что не отнимет у вас и пяти минут, а дело чрезвычайно важное и до завтра не терпит. Она в приемной, и как выдворить ее оттуда, я не представляю.

Доктор Уайбрау с минуту размышлял. Более чем тридцатилетний богатый опыт дал ему знание женщин (профессиональное, разумеется), он перевидал их всякого рода — особенно же ту их породу, что не считается со временем и не преминет воспользоваться привилегиями своего пола. Взгляд на часы подтвердил, что ему пора начинать визиты к домашним больным. В сложившихся обстоятельствах оставался один-единственный выход. Ему оставалось, коротко говоря, одно — бежать.

— Экипаж у калитки? — спросил он.

— Да, сэр.

— Отлично. Без малейшего шума откройте парадное, а дама пусть себе остается в приемной. Когда она утомится ожиданием, скажите ей все как есть. Если она спросит, когда я возвращаюсь, скажите, что я обедаю в клубе, а вечером иду в театр. С богом, Томас. И тише! Если вы скрипнете сапогами, я погиб.

Он неслышно направился в переднюю, лакей шел за ним на цыпочках.

То ли дама в приемной что-то заподозрила, то ли скрипнули сапоги Томаса, а слух у нее оказался острый, только именно так оно все и случилось: в ту самую минуту, когда доктор Уайбрау миновал приемную, дверь отворилась, на пороге встала дама и ухватила его за руку.

— Умоляю вас, сэр, не уходите, прежде не выслушав меня.

У нее был иностранный выговор, низкий и твердый голос.

Ее пальцы мягко и при этом решительно сжимали его руку.

Ни ее слова, ни цепкая хватка не заставили бы его выполнить эту просьбу. Его вынудило остановиться безмолвно говорящее лицо. Он был буквально оглушен кричащим несоответствием его мертвенной бледности — свету и жизни в стальном сверкании ее больших черных глаз. Она была одета в темное с отменным вкусом; среднего роста и, судя по всему, средних лет — что-нибудь тридцать с небольшим. Такие точеные черты, красиво очерченный нос, губы и подбородок чаще достаются иностранкам, нежели уроженкам Англии. Безусловно, красивая женщина, когда бы не эта ее смертельная бледность и не столь заметная жесткость взгляда. Первоначально поразившись ее внешности, доктор теперь, можно сказать, сгорал от профессионального любопытства. Другого такого случая, может статься, никогда не представится в его практике. «Похоже, так оно и есть, — думал он. — На это не жалко времени».

Сознавая, что произвела на него сильное впечатление, дама отпустила его руку.

— В свое время вы утешили многих страдалиц, — сказала она. — Утешьте еще одну.

Не ожидая ответа, она вернулась в комнату.

Доктор вошел за ней и затворил дверь. Он усадил ее в кресло для пациентов, против окна. В тот летний день даже лондонское солнце ослепительно светило. Ее затопил сверкающий поток. Пронзительные, орлиные глаза даже не моргнули. По гладкому, без единой морщинки, лицу пугающе разливалась матовая бледность. У доктора впервые, сколько он себя помнил, зачастило сердце в присутствии пациента.

Но странно: завладев его вниманием, она, похоже, ничего не могла ему сказать. Эту решительную женщину словно охватила непонятная апатия. Вынужденный заговорить первым, доктор заурядным образом спросил, чем может ей помочь.

Звук его голоса, казалось, пробудил ее. По-прежнему не моргая от света, она отрывисто сказала:

— Я задам вам трудный вопрос.

— Какой же?

Ее взгляд, медленно двигаясь, остановился на его лице. Внешне ничем не выдавая волнения, она облекла «трудный вопрос» в довольно необычные слова: