Мария Эрнестам - Коктейль со Смертью

— Конечно, дойдет. Разве ты слышала, чтобы на шведской почте когда-нибудь пропадали посылки?

Души внутри флакона бились в клубах дыма, переливаясь мутно-лиловым, сизо-серым, синим и темно-зеленым, как покрытые мхом морские скалы. Сквозь стекло на меня смотрели безумные глаза, руки били в стекло, рты открывались в беззвучном крике, и снова все затягивало дымом. «Выпусти меня отсюда, выпусти! И я исполню три любых твоих желания!»

Мне многое вдруг стало понятно. Все эти старые сказки о джиннах в бутылках, найденных на берегу моря. Душа, хорошо упакованная, но нетерпеливая, отчаянно стремящаяся в новое тело, заброшенная не туда по ошибке небесной почты и выпущенная на волю рукой несведущего. Словно все сказки Шахерезады вдруг оказались правдой.

Всю обратную дорогу в Стокгольм я провела в каком-то странном состоянии — на грани сна и бодрствования. Меня словно вытолкнули на поверхность и дали возможность сделать глоток воздуха, прежде чем снова утянуть под воду. Смерть извинился и ушел в соседний вагон поговорить с каким-то своим знакомым. Шла ли речь об обычном человеке, его подчиненном или самом Дьяволе, мне тогда было совершенно все равно. Меня мучило какое-то странное сосущее чувство внутри, грозящее в любой момент забраться мне в голову.

Слово «душа» то и дело возникало у меня перед глазами, как огненный крест куклуксклановцев. Душа Густава была синей. А какого цвета моя? Мне вдруг показалось, что у меня ее и вовсе нет, что она исчезла в тот момент, когда я, сидя в кресле, обитом голубой парчой, отказалась принять протянутую руку Тома. А если душа у меня и есть, я понятия не имею, какого она цвета.

Том. Я должна поговорить с ним. Получить ответы на все вопросы. С одной стороны, все мосты между нами сожжены, но мы ведь можем поговорить как цивилизованные люди… Тогда меня тоже занесут в список адресатов рождественских открыток, и наш разрыв будет узаконен.

Смерть вернулся за минуту до прихода поезда на Центральный вокзал. Он не объяснил своего отсутствия, а я ничего не спрашивала. Мы молча вышли из вагона и направились к выходу. Там мой знакомый остановился, взял меня за плечи и развернул лицом к себе. В полумраке вокзала его волосы казались совсем седыми. Но глаза оставались по-прежнему яркими — серо-зелеными, как морские водоросли у подножия скал. Я снова отметила его великолепный загар. Видимо, он проводил не так уж много времени в Стокгольме, ведь бледное шведское солнце не придает коже золотистый оттенок. С другой стороны, я вообще не знала, какие у него отношения со своим телом, если, конечно, это его тело.

Он очень коротко, почти официально попрощался со мной и, бросив: «Увидимся!», исчез в метро. У меня не было причин ему не верить. Достав мобильный, я набрала номер Тома. Он ответил сразу.

— Привет, это я.

— Я понял, — голос Тома звучал не рассерженно, скорее осторожно.

— Вчера я на тебя разозлилась.

— Я заметил. Тебе нужна была эта маленькая демонстрация, не так ли? — Теперь он меня обвинял. — Эрике, которая никогда не забывает обид. Эрике, которая всегда дает сдачи. Злопамятной Эрике, которая не умеет быть конструктивной и смотреть в будущее, когда ей предоставляют такую возможность.

Я и без него прекрасно знаю свои недостатки и не нуждаюсь в том, чтобы мне про них напоминали. Особенно в сложившейся ситуации. Да, не отрицаю, я с трудом забываю обиды и прощаю родных и друзей, нарушивших десять заповедей любви и дружбы: прежде всего верность и преданность. Когда меня обижают, мне надо выговориться, выплеснуть злость, но это не всегда получается. Многие даже не понимают, что чем-то меня обидели. А я их понимаю. Они не живут по правилам: это можно, а это нельзя, обсуждению не подлежит. Я же сама создала себе эти правила, и с годами они становились все строже: для меня это был способ избежать лишних переживаний.

Том же поразительно легко забывал обиды. И считал это своим достоинством. Или, по крайней мере, не считал недостатком. Он предпочитал смотреть вперед, а не назад. И шел напролом к цели, не замечая, что оставляет за собой мутный след прошлого, как танкер — шлейф из черной, вонючей нефти.

— В данном случае слово «злопамятная» неуместно. Ты ушел от меня всего пару дней назад. Так что о старой обиде, которую я никак не могу забыть, речь не идет. Но ты оскорбил меня, поэтому я разозлилась и наговорила тебе много неприятного. В конце концов, ты был со мной нечестен… Ты обманывал меня с другой. — Я невольно повысила голос и тут же поймала себя на том, что это прозвучало слишком мелодраматично.