Леонид Бершидский: Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

— А ты не лидер?

— Нет. Я вторая скрипка.

— Я не очень разбираюсь в музыке, но ты потрясающе играешь. По-моему, Коля тебя испугался.

— Он первая скрипка, для него важно не терять лицо.

— Он все время лижет задницу Алексею.

— По-моему, ему все лижут.

Анечка смеется:

— Даже я? Хотя, конечно, что это я говорю. Даже ты?

— Куда мы едем?

— Ко мне.

— Завтра Константинов все будет знать.

— Может, я хочу, чтобы он знал.

— Я не хочу. Ребята не поймут.

— Если вы останетесь без спонсора?

— Да.

— Тебе сколько лет, Иванов?

— Двадцать шесть.

— И как ты представляешь себе следующие пятьдесят?

Боб в который раз за вечер пожимает плечами. Ему неинтересно отвечать на этот вопрос. Он живет сегодняшним днем, играет на скрипке и не ищет неприятностей на свою задницу. Девушка рядом с ним, придвинувшая кресло к самому рулю, чтобы доставать до педалей, — это шестнадцать тонн неприятностей. Но он не просит ее остановить машину.

— А ты как представляешь себе следующие пятьдесят? — спрашивает он ее.

— У меня столько нет, — отвечает она серьезно. — Такая, как я, живет до тридцати пяти, а потом это уже кто-то другой.

— Типа сейчас ты гусеница, а потом бабочка?

— Скорее баба.

— Тогда тебе тем более есть что терять.

— Ты за меня волнуешься? Это так трогательно…

Иванов не находит что ответить, и следующие десять минут они едут в молчании. Анечка останавливает машину в переулке, уходящем вниз от Маросейки. Заглушив двигатель, она поворачивается к Бобу и, притянув его к себе, влажно целует в губы, не закрывая глаз. От первого же ее прикосновения Иванов забывает про квартет и спонсора, а когда Анечка отстраняется, чтобы выйти из машины, не сразу находит ручку двери, так что она успевает обойти «Порше» с другой стороны. Когда девушка за руку ведет его к подъезду, у Иванова темнеет в глазах от желания: лучший в жизни вечер никак не хочет заканчиваться.

В квартире Анечка, едва сбросив туфли, начинает нетерпеливо, почти раздраженно расстегивать Бобу пуговицы и молнии. Вдруг напрочь утратившими ловкость пальцами он еле успевает ей помогать. Короткое платье в крупных красных цветах она стягивает сама, и, не добравшись до постели, скрипач и содержанка оказываются на тоненьком шелковом ковре в гостиной. Анечкина кожа глаже шелка; чувствуя, как сплетаются ее ноги у него за спиной, Боб почти теряет сознание и избегает подросткового конфуза только потому, что успел-таки изрядно набраться в «Реставрации».

Среди ночи, в четвертом часу, Иванов вспоминает, что скрипка, инкрустированная зубцами из слоновой кости и черного дерева, с этикетом AS 1709, осталась на заднем сиденье «Кайенна». Выбегает на улицу, дрожащими руками натянув брюки и даже не застегнув рубашку. Анечка с балкона щелкает ключом, чтобы открыть машину, но в этом нет уже никакого смысла — «Кайенн» и так стоит незапертый. Иванов еще надеется на чудо, заглядывает под сиденья, зачем-то распахивает багажник (что же, вор ради шутки переложил туда инструмент и удалился, хихикая и насвистывая?). Наконец опустошенно садится на корточки возле «Порше». Когда хлопает дверь подъезда, он поднимает на выбежавшую Анечку глаза, полные такой боли, что она останавливается в нерешительности.

— Я, пожалуй, пойду, — тихо говорит Боб, поднимаясь. И, не оглядываясь, бредет вниз по переулку, в сторону Солянки. Опомнившись, Анечка — в длинном свитере на голое тело и шлепанцах — догоняет его, забегает вперед.

— Боб! Ну постой, погоди, куда же ты, ты же все у меня оставил — и одежду, и кошелек, и вообще, и телефон, ну постой, давай подумаем, что дальше делать!

Иванов обходит ее, будто и не было последних двух часов, будто он не был только что влюблен в нее без памяти, не начинал в полудреме строить планы, как они уедут вместе, а все, что мешает, просто бросят здесь. В голове у него возникает и нарастает шум, похожий на гудение трансформатора, и единственная полуоформленная мысль — про то, что хочется дойти до реки. Не чтобы прыгнуть, а просто чтобы дул ветер, а Боб стоял бы на ветру над рекой.

Хладнокровная Анечка Ли, никогда в жизни не смотревшая ни одному мужчине в спину, делает для Боба исключение и долго провожает его взглядом, прежде чем вернуться к себе на пятый этаж, закутаться в плед и застыть на диване в позе эмбриона.

Добредя до реки, Иванов приходит в себя от холода и наконец застегивает рубашку. За этим занятием его застает полицейский патруль. Человек в расшнурованных туфлях и сползающих из-за отсутствия ремня штанах прямо-таки излучает вызов общественному порядку.