Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

Вместо того чтобы спускаться в метро, Штарк набирает присланный номер.

— Слушаю вас, — отвечает высокий голос — пионерский, классифицирует его выросший в СССР Иван.

— Николай, здравствуйте. Меня зовут Иван Штарк, я вам звоню по поводу «Сибелиус-квартета».

— «Сибелиус-квартета» больше нет, — отвечает Иноземцев таким тоном, будто Иван дозвонился в квартиру только что умершего человека.

— Это очень жаль, — остро чувствуя свою бестактность, соболезнует Штарк. — В таком случае, возможно, вы подскажете мне телефон вашего товарища, Роберта Иванова?

— А зачем вам Иванов? — Голос на другом конце становится подозрительным.

— Я бы хотел объяснить ему при встрече. Речь пойдет о его скрипке. — Иван не видит смысла скрывать тему разговора; сегодня он и так уже два раза лгал без особой необходимости, просто для удобства, а ведь нет для кармы ничего вреднее.

— О его скрипке, вы сказали?

— Ну да, именно.

— Знаете… А давайте сначала с вами встретимся и поговорим. Прежде чем вы пообщаетесь с Ивановым.

Предложение кажется Штарку несколько странным. С другой стороны, за одно утро он и так невероятно далеко продвинулся. Как настоящий сыщик! Может, и от этой встречи будет толк.

— Конечно, давайте. Когда?

— Мы сегодня играем в Зале Чайковского. Мы, ну, наш оркестр. Пятую симфонию Малера. Приходите на концерт или, хотите, после концерта. И можно будет все обсудить.

— Хорошо, Николай, постараюсь прийти на концерт. Заодно послушаю вас.

— Ну, лично меня вы там не очень-то услышите. Это же не квартет. — В голосе его снова звучат похоронные нотки.

— Я тоже больше люблю камерную музыку. Но все равно спасибо за приглашение, я позвоню, когда концерт закончится, хорошо?

— Хорошо.

— Спасибо, до вечера.

Вместо того чтобы спускаться в метро, Иван поворачивает назад, в сторону «Маяковской», с намерением купить билеты на концерт себе, Софье и Ирке. Он, конечно, понимает, что билеты наверняка будут в кассе и вечером, но он из тех, кто приезжает в аэропорт за три часа до вылета, чтобы не опоздать. Приключения — это всего лишь плохое планирование, как говаривал Амундсен.

На улице не слишком жарко, но солнце иногда выглядывает из-за пышных облаков — именно в такую погоду Москва бывает красивым городом. Штарк с удовольствием вышагивает по Долгоруковской, начиная обдумывать дальнейшие действия. И вдруг понимает, что думает на ходу и звонит с улицы, потому что не чувствует себя в силах делать все это дома. Когда он — недолго — жил с матерью Ирки, Татьяной, он все время тяготился присутствием других людей в его личном пространстве и с удовольствием уходил по утрам на работу, где у него — не вполне по статусу, а на правах старого друга предправления — имелся кабинет; разойдясь с женой, он почувствовал себя счастливее и сделался совсем уж нелюдимым мизантропом. С тех пор как к нему перебралась Софья, он чувствовал, что меняется, — по крайней мере, его совершенно не раздражали ни ее зубная щетка в ванной, ни бельишко в комоде, ни новые, женские запахи, ни даже реорганизация, устроенная Софьей на кухне. Ивану казалось, что и ребенок только украсит его домашнюю жизнь; но, вот чтобы подумать, ему по-прежнему хочется спрятаться даже от Софьи. «Непорядок, — решает Штарк. — Буду все с ней обсуждать и советоваться, а то опять получится как в прошлый раз. Вот прямо сегодня и начну».

Получив от Софьи и Иры эсэмэски о том, что они согласны идти на Малера, Иван покупает билеты и отправляется домой — по-новому строить семейную жизнь, а заодно и работу. Если можно считать работой любительский сыск.

Дома Софья свила гнездо на диване. Перед ней книжка Акунина (в Бостоне Софья пропустила его триумф, и теперь читает романы про Фандорина впервые, больше чем через 10 лет после выхода), а также открытая и почти пустая коробка с мармеладом. Утром, перед уходом в музей, Иван видел эту самую коробку на кухне, запечатанную. «Значит, — думает Иван, — скоро будет жаловаться, что слишком быстро набирает вес и ее за это ругает врач».

— У меня вот тоже детективная история развивается, — говорит он, усаживаясь на ковер возле дивана и кивая на Акунина.

— Хочешь мне рассказать? — В ее взгляде прямо-таки изумление.

— А что тебя так удивляет? Я все тебе рассказываю.

Софья с хохотом падает на спину.

— Да, любимый, конечно, — говорит она, отсмеявшись. — Ты у нас самый общительный, самый откровенный.

— Не хочешь, не буду ничего рассказывать, — по-детски надувает губы Иван, густо краснея. Как все рыжие, он к этому склонен. — В прошлый раз ты заявила, что это игрушки для мальчиков.