Справа от ванной в небольшой спальне практически не было мебели. Встроенный шкаф тоже пустовал.
Вторая спальня — слева от ванной — была чуть побольше, чем первая, и он понял, что Валери спала здесь. На полу лежал надувной матрац. Сверху простыни, шерстяное одеяло и подушка. Встроенный шкаф с двойными дверцами открыт, на неокрашенной деревянной палке болтались металлические плечики.
Хотя во всех остальных помещениях не было и намека на какие-нибудь безделушки или украшения, здесь на стене в центре висела какая-то картинка.
Спенсер подошел поближе и осветил ее фонариком. Это была цветная увеличенная фотография таракана, напоминавшая страницу из книги по энтомологии, поскольку надпись под картинкой была сделана в сухом академическом тоне. На этом крупном снимке таракан достигал сантиметров пятнадцати в длину. Фотография держалась на одном гвоздике, который проколол картинку посредине, пронзив спинку насекомого. На полу под картинкой лежал молоток, которым, видимо, гвоздь забили в стену.
Эта фотография не могла служить украшением. Невозможно представить, чтобы кто-либо повесил у себя на стене фотографию таракана с целью украсить спальню. Да и тот факт, что был использован гвоздь, а не кнопки или клейкая лента, или хотя бы булавки, свидетельствовал о том, что человек, приколотивший картинку, был сильно рассержен.
Совершенно очевидно, таракан имел какое-то символическое значение.
Спенсеру пришла в голову тревожная мысль, не сделала ли все это сама Валери. Но нет, вряд ли. Женщина, с которой он беседовал прошлым вечером в «Красной двери», показалась ему очень мягкой, нежной, не способной на дикую ярость.
Но если это не Валери, то кто?
Он еще раз осветил таракана фонариком. Его панцирь блестел на глянцевой бумаге, как мокрый. При неровном свете фонарика казалось, что тонкие ноги и усики насекомого слегка шевелятся.
Иногда маньяки-убийцы оставляют на месте своих преступлений что-то вроде визитных карточек. Насколько Спенсер знал, они используют что угодно — от игральной карты до какого-нибудь сатанинского символа, вырезанного на теле жертвы, или слова, или стихотворной строчки, написанной кровью на стене. Эта прибитая гвоздем картинка была похожа на такую визитную карточку, правда, она была еще более необычной, чем то, о чем ему доводилось читать или слышать за свою жизнь.
Он почувствовал приступ тошноты. В доме он не обнаружил никаких следов насилия, но еще предстояло заглянуть в примыкающий к дому гараж. Возможно, он найдет Валери на холодном цементном полу в таком же точно виде, как представлял мысленно, — лицо чуть повернуто, глаза широко раскрыты, на лице следы крови.
Он понимал, что делает поспешные выводы. В последние годы рядовые американцы все время живут в постоянном страхе перед бессмысленной и необъяснимой жестокостью, но Спенсер острее многих воспринимал темные стороны современной жизни. Ему пришлось пережить боль и страх, которые оставили свой след, и теперь он повсюду ожидал встретить насилие — это было так же неизбежно, как чередование восхода и заката.
Он отвернулся от таракана, размышляя, хватит ли у него духу осмотреть гараж, но тут окно спальни резко распахнулось и между занавесками пролетел небольшой черный предмет. С первого взгляда ему показалось, что это фаната.
Инстинктивно он выключил фонарик, еще когда осколки стекла падали на пол. Граната в темноте глухо шмякнулась о ковер.
Спенсер не успел и пошевелиться, как раздался взрыв. Не было ни света, ни грохота, лишь пронзительный звук и картечь, вонзающаяся во все тело — от ног до лба. Он закричал, упал. Он корчился и извивался. Боль была всюду — в руках, ногах, лице. Тело было немного защищено курткой. Но руки! О Боже — руки! Он пошевелил пылающими пальцами. Дикая боль. Сколько же пальцев ему оторвало? Сколько костей раздробило? Боже, Боже! Руки его свело от боли, но одновременно ему казалось, что пальцы онемели, поэтому он никак не мог понять, какие повреждения получил.
Но хуже всего была дикая боль во лбу, на щеках, в левом углу рта. Адская боль. Пытаясь успокоить ее, он закрыл лицо руками. Он боялся дотронуться до лица, боялся нащупать что-либо ужасающее, но его руки так сильно болели и дергались, что он так и не понял, что с лицом.
Сколько же еще шрамов появится у него — сколько еще этих бледных или уродливо-красных полос обезобразят его лицо от лба до подбородка?
Читать дальше