Виктор Суворов - Змееед

Нас с вами занесла нелегкая в славный город Ярославль в 6 часов 19 минут хмурого утра 30 августа 1936 года, прямо на вокзал станции Ярославль-Главный. От Ярославля-Главного до Северного вокзала Москвы 282 километра. Это последняя остановка курьерских поездов, идущих в Москву с Урала, Сибири, Дальнего Востока. Нас угораздило тут оказаться в тот самый момент, когда, прогромыхав по мосту через Волгу, к третьей платформе плавно подкатывает курьерский поезд «Хабаровск — Москва». Курьерские от обыкновенных пассажирских отличаются тем, что идут с огромной скоростью, делая остановки только в больших городах. Расписание составляют так, чтобы все остальные поезда — товарные, пассажирские, арестантские, почтовые, пригородные — уступали путь курьерским.

На станции Ярославль-Главный 39 путей и четыре платформы — одна высокая боковая и три островных.

Курьерские поезда, идущие от Москвы, Ярославль-Главный принимает на первый путь, идущие в Москву, — на четвертый и пятый пути. Это третья высокая островная платформа.

Прямо скажу — не велика радость после бессонной ночи оказаться ранним утром на пустой, продуваемой всеми ветрами платформе. У вас, где-нибудь в теплых широтах, в конце августа — лето. А в Ярославле — осень шелестящая, моросящая, сквозняковая. Холодно, мокро, противно. Тучи над Ярославлем водой перегружены, за верхушки столбов цепляются. Они не плывут, не скользят, не бегут. Они висят на месте, словно аэростаты заграждения, закрывая небо от края до края.

На третьей платформе Змеееда в этот час не оказалось. Не знаю, почему. Может, план изменил, может, вовсе от него отрекся. Согласимся: непростое это занятие — спереть тяжеленный чемодан килограммов на тридцать, а то и больше, на платформе, спереть не у зазевавшейся сдобной удоволенной бабенки, вернувшейся из сладостного отпуска на черноморских берегах, спереть надо у двух, а то и трех вооруженных чекистов, которые головами отвечают за сохранность груза. Хорошо в толпе угол рубануть, в суматохе, а как спереть, если на платформе только дежурный со свистком в зубах, один-единственный, зевающий во весь рот, носильщик с тележкой да редкие совсем пассажиры. Вон там один. И вон еще. Хорошо бы спереть на первой платформе — тут в здание вокзала юркнуть можно да на привокзальную площадь. А как спереть на островной платформе? С нее путь только через громыхающий железный мост, который над путями навис, с тучами сцепившись. Поди, потаскай такую тяжесть по ступеням вверх к серому небу, а потом вниз к такой же серой земле. Можно бы под стоящие эшелоны нырнуть. Но все пути, от первого до десятого, сегодня пусты. А все начиная с одиннадцатого эшелонами забиты. Так ты ж попробуй до них добеги! С третьей платформы спрыгнув, два пути надо пересечь, на четвертую платформу взобраться, пересечь ее, соскочить… И все это на открытом месте. Окажись милиционер рядом, пальнуть может в воздух. Может и в загривок. Да и чекисты, хоть и наряжены в гражданских, тоже вооружены. Милиционера ждать не будут — изрешетят. Кроме того, вот прямо сейчас на пятый путь выкатывает «Хабаровск — Москва», отсекая дорогу к тем дальним эшелонам.

Скрипнул тормозами курьерский из Хабаровска, плавно замер. Проводник шестого вагона дверь распахнул, выпускает тех, кто сходит в Ярославле. Их только двое. С четырьмя чемоданами. Третий их попутчик дальше едет до самой Москвы. Он помогает чемоданы вынести на платформу. Загораживая проход, в вагон лезет небритый, вонючий, веревкой подпоясанный субъект с огромным, неподъемным самодельным фанерным чемоданом, явно «Made in GULAG»:

— На Арзамас?

— Нет, это поезд в Москву.

— А мне на Арзамас!

— Значит, не сюда!

— А где на Арзамас?

— Да пошел ты…

Вытолкнул проводник субъекта из тамбура. Помог гражданам чемоданы на платформу вытащить. (Уж больно щедро всю дорогу эти граждане услуги проводника вознаграждали.)

К шестому вагону уже спешит носильщик в фартуке, с блямбой на груди, с тачкой о двух колесиках.

В этот самый момент и появилась возле группы граждан девушка лет шестнадцати. Одета по моде. Аромат духов заграничных. Личико симпатичное, в чем-то — немного совсем — порочное. Не уловишь, в чем именно. Глаза — два тихих глубоких омута, в которых известно кто водится. Во всей Европе и в Америке мода последняя требует от женщин и девушек коротко волосы стричь. Но наша шалунья в этом вопросе требований моды не соблюдает. Да и жалко было бы роскошь эту ножницами кромсать: волосы ее — густая, пышная, чуть небрежная копна, с прядкой через лоб. То ли папу-начальника девочка встречает, то ли большого дядю-покровителя. Ух, аппетитна. Так бы и скушал ее. С косточками. Сыроежка — ни дать, ни взять. Остановилась. Капризно папироску с золотым ободком к губам поднесла. (Некому малолетнюю по заднице драть за курение!) Трое мигом сунули руки в карманы. Три огонька зажигалок разом перед нею вспыхнули. Каждому в глаза она внимательно посмотрела, выбирая, от какой зажигалки прикурить. Улыбнулась, как бы извиняясь: не могу же от всех трех сразу! Выбрала один огонек, потянула в себя, раскуривая, затянулась, струйку дыма картинно пустив над собою. И пошла мимо, чуть покачивая изящной кормой. Вздохнули трое мужиков, за долгий путь по радостям жизни истосковавшись.