Майкл Коннелли - Черное эхо

Лифт привез Босха в приемную первой помощи. Он прошел через нее и вышел в ночь. Таксиста, который вез его к Голливудскому полицейскому участку, он попросил по дороге остановиться у банка, где получил деньги в банкомате, а затем — у аптеки. Там он купил дешевую спортивную рубашку, пачку сигарет, зажигалку — поскольку не мог сейчас управляться со спичками, — а также вату, свежие бинты и медицинскую перевязь для руки. Стропа была темно-синего цвета. Идеально для похорон.

Он расплатился с таксистом на Уилкокс-авеню, возле своего полицейского участка, и зашел с парадного входа, где было меньше шансов, что его кто-то узнает или с ним заговорит. За конторкой дежурного сидел незнакомый ему новобранец, под стать тому прыщавому бойскауту, что приносил пиццу для Шарки. Босх показал значок и, не говоря ни слова, прошел мимо. В помещении детективного отдела было темно и пусто, как и вообще в большинство воскресных вечеров в участке, даже в Голливуде. Но над рабочим местом Босха имелась настольная лампа на прищепке. Он включил ее вместо верхнего света, не желая привлекать внимание патрульных, сидящих в дежурке в другом конце коридора. Гарри не чувствовал расположения отвечать на вопросы личного состава, пусть даже доброжелательные.

Первым делом он прошел в глубь комнаты и зарядил кофейник. Затем отправился в одну из комнат для допросов, чтобы переодеться в свой новый костюм. Когда принялся стаскивать больничную рубашку, плечо рассыпалось огненными стрелами, рассылая их по всей грудной клетке и вниз по руке. Он сел на стул и осмотрел повязку — нет ли крови? Крови не было. Осторожно и с гораздо меньшими страданиями облачился в новую рубашку — она была на несколько размеров больше. Впереди, с левой стороны, на ней был маленький рисунок, изображающий гору, солнце и пляж, а также слова «Город Ангелов». Гарри заслонил эту картинку, надев перевязь и приладив ее таким образом, чтобы она удерживала руку плотно прижатой к груди.

Когда он закончил переодеваться, кофе был уже готов. Босх отнес дымящуюся чашку к своему столу, закурил и вытащил из картотечного шкафа журнал регистрации убийств и другие папки по делу Медоуза. Он посмотрел на эту груду, не зная, с чего начать и что вообще хочет обнаружить. Начал заново перечитывать все, надеясь, что какая-нибудь несообразность бросится в глаза. Его устроила бы любая вещь: новое имя, противоречие в чьих-либо показаниях — все, что ранее ускользнуло от внимания как несущественное, но теперь предстало бы в ином свете.

Он быстро пробежался по собственным отчетам, потому что большую часть содержащихся там сведений еще помнил. Затем заново прочел военное досье Медоуза. Это была усеченная версия — тот самый выхолощенный вариант из ФБР. Босх не имел представления, какая участь постигла более полную подборку, которую он получил из Сент-Луиса и оставил в машине, бросившись вчера утром в погоню по туннелям. Потом сообразил, что понятия не имеет, где и сама машина.

С военным досье у Босха вышел пустой номер. Потерпев неудачу, он сидел, тупо уставившись в собрание разномастных документов, когда вспыхнул верхний свет и в комнату вошел старый, видавший виды коп по имени Петерсон. С бланком отчета об аресте он направлялся к столу с пишущими машинками и не заметил Босха, пока не опустился на стул. Почуяв запах сигарет и кофе, он огляделся и увидел детектива с рукой на перевязи.

— Гарри, как дела? Быстро тебя выпустили. Тут прошел слух, что тебе хана.

— Просто царапина. Тебе хуже достается от когтей псевдодевочек, которых ты тягаешь сюда каждую субботу. С пулей по крайней мере не надо беспокоиться о СПИДе.

— Ты мне будешь говорить, — пробормотал Петерсон, инстинктивно потирая шею, где до сих пор виднелись шрамы от царапин, нанесенных ВИЧ-инфицированной трансвестит-шлюхой.

Полицейскому-ветерану пришлось на протяжении двух лет каждые три месяца сдавать анализы, хотя вирус он, слава Богу, не подцепил. Эта история сделалась ходячей страшилкой и, вероятно, единственной причиной того, что наполняемость камер предварительного заключения для трансвеститов и проституток в участке снизилась с тех пор наполовину. Никто больше не желал их задерживать, разве что речь шла об убийстве.

— Ну, как бы там ни было, — продолжал Петерсон, — соболезную, что все обернулось так хреново. Я слышал, второй коп тоже недавно отдал концы. Код семь — свободен от службы. Двое копов и один фэбээровец за одну перестрелку. Не говоря уже о твоей покалеченной руке. Пожалуй, своего рода рекорд для этого городка. Не возражаешь, если я налью чашечку?