Михей Натан - Боги Абердина

Я считал, что мне необходимо уехать из Абердина — не только ради собственного психического здоровья, но и ради всех окружающих. Было ощущение напоминания, петли пленки, которая бесконечно демонстрируется, вертясь в киноаппарате, этакого памятника случившемуся. Правда, вскоре стало понятно, что воспоминания следует загнать в дальние уголки памяти. Через месяц после того, как я во всем признался доктору Кейду, все следы Дэна исчезли — кризисный центр тихо переключился на семинары для злоупотребляющих алкоголем и рекомендации по безопасному сексу. Разговоры о стипендионном фонде Дэниела Хиггинса стали постепенно стихать и, в конце концов, полностью прекратились. Даже Николь, обожающая трагические ситуации, утратила интерес и снова стала ходить по вечеринкам в «Погребок» и домой к Ребекке Малзоун, вместе с йогом Питером и другими статистами, которое порой появляются у меня в кошмарных снах.

Доктор Кейд переделал старую комнату Дэна в библиотеку и пожертвовал всю мебель в благотворительную организацию, помогающую бедным. Правда, осталась куртка Дэнни, пахнущая плесенью, старая шерстяная куртка из шотландки, которая висела на одном из крючков для одежды у входной двери, под лыжной курткой Арта. Думаю, что о ней все позабыли. Куртка оставалась там, даже когда я съезжал. Думаю, что она до сих пор может там висеть — рядом с синим кашемировым шарфом, который профессор подарил мне на Рождество.

Только я один не мог освободиться от прошлого. Надеялся, что найду успокоение в исповеди, но вскоре понял, что даже она не всегда отпускает грехи. Я рассказал доктору Кейду правду не потому, что хотел торжества справедливости, — просто думал: это поможет мне избавиться от ночных кошмаров, приступов паники и душевных страданий. Они преследовали меня с той ночи, когда я затягивал тело Дэна в каноэ, греб к дальней части пруда и сталкивал его за борт.

Но мое признание имело противоположный эффект. От флегматичной и бесстрастной реакции профессора меня зашатало, его бесстрастное выражение лица напоминало голую каменную стенку, на которой мне не найти точки опоры. Когда я чувствую себя особенно циничным, то обвиняю его в греховной гордыне, в том, что он ставит собственные нужды и удобства перед всеми остальными, в том, что позволяет несправедливости остаться безнаказанной. Но все равно, большая часть меня (может, остатки моей молодости?) верит: доктор Кейд ничего не сделал, поскольку знал истинную причину моего признания и посчитал ее достаточной пыткой. А если это послужило ему логическим обоснованием, то он был прав.

Профессор Кейд долго сидел за письменным столом, уголки его рта слегка опустились вниз. Он читал письмо Дэна, пока я рассказывал ему о случившемся. Я действительно рассказал ему все — о нашей поездке в Прагу, о рецепте Малезеля, об экспериментах Арта с кошками и о том, как он постепенно сходил с ума. Я сообщил о своих подозрениях насчет гибели Дэна, независимо от того, знал парень или нет, что пьет зелье, приготовленное по старинному рецепту, о том, что мы делали в ту ночь, когда я спустился вниз и обнаружил Дэнни лежащим на полу в прихожей — он лежал побелевшим лицом вверх, с полуоткрытыми глазами. Я говорил доктору, что Арт признался в написании предсмертной записки, хотя давно об этом знал…

Доктор Кейд слушал внимательно, выражение его лица не менялось. А когда я потерял контроль над собой и расплакался, он просто ожидал прекращения истерики. Прошло пять минут, а может, и десять, пока я не взял себя в руки. Затем профессор откашлялся и опустил письмо.

— Это серьезное дело, — заявил Кейд, глядя на меня из-под полуопущенных век. Потом он снова посмотрел на письмо и поджал губы. — Очень серьезное. Да… Да, так и есть.

Профессор сложил письмо и убрал в верхний ящик письменного стола.

— Я тщательно все обдумаю, — заявил Кейд, сняв колпачок с ручки и поправляя синий галстук. — А теперь вернемся к другим вопросам. Ожидаю, что вы закончите текст к пяти вечера. Это — самое позднее. Я останусь в кабинете до десяти, если вам вдруг потребуется дополнительное время. Надеюсь, что не потребуется. Меня впереди все равно ждет огромный объем работы, поэтому если у вас есть еще что-то…

Он вернулся к работе, помечая листы бумаги серебряной ручкой фирмы «Монблан». Я ждал, что профессор скажет что-нибудь еще. Но единственными звуками были скрип пера и пощелкивание батареи. Пять минут перешли в десять, а я продолжал ждать, сидя напротив него. А доктор Кейд неторопливо работал над стопкой бумаг.