Стивен Соломита - Взмах ножа

— А пока, — продолжал репортер, и камера отъехала до крупного плана здания, — жителям Нью-Йорка придется смириться с нависшей над ними опасностью катастрофы. Это был Джон Бролин, Гринпойнт, Бруклин.

Позже, уединившись с Джонни Катаносом на кухне, Музафер отчитал его за то, что он испортил вечер.

— Придумал ты здорово, — сказал он. — Но можно было и подождать. Прежде чем начать наше дело, перед отъездом из Алжира я встречался с одним своим другом. Просил его о помощи. И он сказал мне, что любое дело, связанное с уголовниками, обречено на провал. Потому что у них личное всегда выше общественного, и тогда рано или поздно…

Не говоря ни слова, Джонни повернулся к Музаферу и подошел к нему почти вплотную. О каком-то необычном оживлении свидетельствовали его черные глаза — они блестели, — и улыбка, наверно, впервые такая естественная и невинная.

— А что, мои личные интересы оказались выше общественных там, на Шестой авеню? Я тебя хоть раз подвел?

— Твои шашни с Джейн и грызня с Терезой испортят нам все дело. Я наблюдал это сто раз.

— Ну и что? Нам эти бабы ни к чему. Они лишь ходят в эту идиотскую библиотеку и готовят еду. — Он замолчал, чтобы Музафер смог понять истинный смысл его слов. — Слушай, теперь нам остается завершить операцию: взрываем баки, кончаем этих шлюх и сматываемся. И думай о терактах каждые шесть недель в году. Каждый раз в новом городе. У тебя есть связи. Ты можешь достать все, что нам нужно. — Он положил руки Музаферу на плечи и провел пальцами по его шее. — Подумай. Хватит с нас этого детского сада. Если у тебя на плечах голова, мы начнем стоящее дело.

В то время как Джонни Катанос и Музафер отмечали победу «Американской красной армии», в Нижнем Ист-Сайде, в похоронном бюро Пуласки, останки Риты Меленжик — лохмотья горелого мяса на почерневших костях — положили в закрытый дубовый гроб и выставили в зал, где проходило прощание. Цветы отсутствовали, ибо в смерти Риты, такой, какую она приняла, не было и оттенка цвета.

Внизу, в курительной комнате, Стенли Мудроу, на лице которого ничего нельзя было прочитать, сидел в массивном коричневом кресле и выслушивал соболезнования тех, кто пришел исполнить свой долг перед ним и перед Ритой. Сара Пуласки не могла сдержать слезы — ведь она знала Риту много лет, не один десяток, что не мешало ей наблюдать за церемонией глазом профессионала.

Прежде всего ее поразило, что пришло столько людей и так рано для Пасхи, традиционного семейного праздника. Первые — с самого утра. Люди ехали со всего города, в основном полицейские, в парадной форме, предназначенной для особых торжеств. Таким образом они выражали сочувствие своему, коллеге, Стенли Мудроу. Скорбная весть разлетелась мгновенно. Стенли Мудроу не только потерял женщину, которую любил всей душой, — драма произошла у него на глазах, он видел, как этот огромный огненный шар поглотил Риту.

Страшное зрелище и сейчас было перед ним. В ушах Стенли непрерывно и все быстрее, повторяясь и повторяясь, окунаясь в плотное марево тумана, звучали слова офицеров в парадной форме, наклонявшихся в нему: «Примите мое сочувствие. Если могу чем-то помочь… чем-то помочь… чем-то помочь…» Они не испытывали уверенности в том, что он их слышит, хотя Стенли, собрав все свои силы, запоминал каждого, имена и зачем-то номера участков, запоминал, чтобы тут же забыть. Потому что вакуум, который всего два дня назад заполняла собой Рита, начал заполняться снова, и он испытывал безудержную ненависть, почти неуправляемую и так необходимую, чтобы как-то разрядиться.

И в час дня не редел поток людей. Полицейские приезжали из Манхэттена, Куинса, Бруклина, Стейтен-Айленда, Бронкса, Нью-Джерси, Вестчестера и Лонг-Айленда. Они смешались, слились в одно целое с обитателями Нижнего Ист-Сайда всех национальностей и цветов кожи. Для тех, кто тут жил, кто привык к каждодневным тяготам, к борьбе и нищете, к тараканам и дешевому пиву, к искусственным цветам и грязным улицам, к мелким кражам и вечно плачущим детям, Рита Меленжик и Стенли Мудроу казались парой, пребывавшей в заоблачных высях, на черном от горя троне. А с несчастьем коронованных особ свыкнуться особенно трудно. Рита Меленжик, одинокая женщина, дожившая до седых волос, встречает большого, угрюмого полицейского по имени Стенли Мудроу, и тот переезжает к ней жить. Это и есть любовь, сказка рабочих кварталов. Но она же не могла умереть до свадьбы, ни за что на свете. Ведь у братьев Гримм не найти такого глупого конца для сказки.