Тана Френч - Ночь длиною в жизнь

Холодные иголки разума пробились сквозь туман «Гиннесса». Я остановился как вкопанный и затряс головой, так что она загудела на пару тонов ниже.

— Нет, — сказал я. — Нет, Джеки, не давай.

Джеки развернулась и озабоченно взглянула мне в лицо:

— Ты как себя чувствуешь? Тебя тошнит?

— Нет, ни хрена меня не тошнит. Фиг я снова пойду туда, куда ты позовешь.

— Перестань, Фрэнсис. Не будь…

— Помнишь, с чего все началось? Помнишь, Джеки? Ты позвонила и уболтала меня, что мне необходимо тащить задницу на эту Богом забытую помойку. Ей-богу, наверное, я шандарахнулся башкой об дверцу машины, иначе я объяснил бы тебе, куда засунуть эту гениальную идею. И как все обернулось, Джеки? Ты довольна собой, а? Тебя греет сознание хорошо выполненной работы? Ты счастлива?

Меня качало. Кевин попытался подпереть меня плечом, но я стряхнул обоих, с размаху приперся к стене и закрыл лицо руками. Под веками вспыхивали миллионы искр.

— А должен был знать, — пробормотал я. — Должен был знать, черт возьми.

Какое-то время никто ничего не говорил. Кевин и Джеки переглядывались и пытались о чем-то договориться, семафоря бровями.

— В общем, не знаю, как вы двое, а я уже сиськи отморозила, — заявила Джеки. — Пойду заберу пальто.

— И мое тоже возьми, — сказал Кевин.

— Хорошо. Только не уходите никуда. Ладно, Фрэнсис?

Она осторожно ущипнула меня за локоть. Я не отреагировал. Джеки вздохнула, и каблучки зацокали по асфальту к пабу.

— Драный чертов скотский день! — заорал я.

Кевин оперся о стену рядом со мной, чуть посапывая от холода.

— Ну, вроде бы неправда, что именно Джеки виновата, — заметил он.

— Это я учту, Кев. Впрочем, вот в эту минуту мне глубоко накласть.

Переулок вонял дерьмом и мочой. Где-то неподалеку два парня орали друг на друга, слов было не разобрать, только хриплый бессмысленный шум. Кевин прислонился к стене.

— Одно только хорошо, — сказал он. — Я рад, что ты приехал. Ну то есть, конечно, я не про Рози и все это… ну, понимаешь. Хорошо, что мы снова увиделись.

— Мне бы обрадоваться, но не получается.

— Знаешь, для меня семья что-то значит, — заявил Кевин. — И всегда значила. Я не стал говорить, что готов отдать жизнь — ну, как Шай. Не люблю, что он указывает мне, как думать.

— А кто любит? — Я убрал руки от лица и на пару дюймов отодвинул голову от стены — проверить, не стал ли мир стабильнее. Сильного крена не ощущалось.

— В детстве было проще, — вздохнул Кевин.

— Что-то не припоминаю.

— Да Господи, я не говорю — просто, но… правда, ведь? Мы хотя бы знали, что положено делать, даже если иногда было совсем в лом. Понимаешь, я скучаю по тем временам.

— Кевин, дружище, скажу тебе честно, вот ни капельки не понимаю.

Кевин взглянул на меня. Холодный ветер и выпивка сделали его румяным и сонным; чуть дрожащий, с модной, уже растрепанной стрижкой, он был похож на мальчика со старинной рождественской открытки.

— Ага, — сказал он со вздохом. — Ладно. Не важно.

Я осторожно отделился от стены, придерживаясь на всякий случай рукой — колени держали.

— Ни к чему Джеки тут бродить одной. Иди найди ее, — попросил я Кевина.

— А ты не… — Он растерянно заморгал. — Ты подождешь нас, да? Я мигом.

— Нет.

— А… — Кевин смотрел нерешительно. — А что насчет, допустим, завтра?

— А что завтра?

— Ты останешься?

— Сомневаюсь.

— А тогда… ну, когда-нибудь?

Он был такой молоденький и потерянный, умереть просто.

— Ищи Джеки. — Я поймал равновесие и зашагал.

Через несколько мгновений Кевин нерешительно пошел прочь.

Несколько часов я продремал в машине — таксисты от пьяных шарахались, а в дверь родного дома стучать не хотелось. Я проснулся с ощущением, словно во рту кошки нагадили, и минут двадцать разминал затекшую шею.

Холодным хмурым утром сырость пронизывала до костей. Мокрые и пустые улицы сверкали, колокола звонили к утренней мессе, и до меня никому не было дела. Я набрел на унылое кафе, набитое унылыми восточноевропейцами, и заказал питательный завтрак: непропеченные оладьи, горсть аспирина и ведро кофе. Несколько придя в себя, я поехал домой, швырнул в стиральную машину одежду, которую не снимал с самого утра пятницы, швырнул самого себя под горячий душ и задумался, что делать дальше.

Дело, вернее, мое в нем участие, завершилось окончательно и бесповоротно. Пусть Снайпер его расследует. Он даже в лучшие времена оставался занудным кретином, но сейчас его страсть побеждать была мне на руку: рано или поздно добьемся правосудия для Рози. Он будет держать меня в курсе главных событий — вряд ли из альтруизма, но мне плевать. Меньше чем за полтора дня я вдоволь нахлебался моей семейки, так что хватит еще на двадцать два года. Этим утром, стоя под душем, я бы поспорил с самим дьяволом, что ни за что на свете не появлюсь на Фейтфул-плейс.