Александр Бородыня: Зона поражения

— Что за баба?

— Ты что, не слышал ни разу?

— Нет!

— Шофера болтают. Обычно утром часов около десяти она появляется. Помнишь, где указатель «Въезд в зону»? — Гребнев кивнул. — Вот там! Стоит с поднятой рукой. Голосует. И если ее в машину возьмешь, то жить тебе осталось день, не больше. Я не верю!

— А какая она? Молоденькая? — спросил Гребнев.

— По-разному, одни рассказывают, страшная такая, тощая. Мегера. Горбатая, — скучным усталым голосом, почти лишенным необходимой в подобном случае пугающей интонации, рассказывал Сурин. — В руке длинный черный зонтик. Знаешь, такой — трость. Другие говорят: роскошная женщина. Золото на пальцах, вся в дорогих мехах, накрашенная, пахнет хорошими духами.

— Интересно, как же они ее нюхали, если не выходили из машины? — спросил Гребнев, пытаясь изобразить иронию.

— Наверное, выходили все же!

— Погоди. Не выходит! — Авторучка стукнула по столу, и Гребнев встал, разминая медленными движениями плечи. — Не выходит так. Если они остановились, то, значит, умерли. Если умерли, не смогли бы рассказать. А если не остановились, тогда как же запах духов?

— А мне все равно! — сказал Сурин почти печально. — Попалась бы мне такая дамочка в шубке на пустом шоссе, посадил бы и думать бы не стал.

— Да уж неплохо такую подсадить, — согласился Гребнев.

— А свинобус, между прочим, с дозиметристами из комитета. — Он сделал несколько простых гимнастических упражнений, после чего отпер шкафчик и вытянул из него комбинезон. — Убей меня, не знаю, чего здесь нужно еще измерять? Девятый год все меряют и меряют… Все меряют и меряют… — Затягивая металлический ремешок на вороте, он как-то нехорошо исподлобья глянул на своего напарника. — Ты не обижайся, Петрович, но, если будешь без комбинезона под дождичком ходить, я рапорт на тебя составлю.

По уже возникшему вдалеке и быстро нарастающему шуму мотора можно было определить: автобус появится на КПП без опоздания. В графике значилось: «Въезд в зону 12.00. Выезд из зоны 20.00. Внутренний номерной знак 033». Ручные часы Сурина остановились. Тряхнув рукой и оценив прыгающую секундную стрелку, он подумал, что надо купить механические. Эти выбросить пора. Не отрываясь, долго он смотрел на шестнадцатиэтажную башню. Он был уже совершенно уверен: пломбы на подъезде нет. Ноги, засунутые под батарею, почти просохли и согрелись, пальцам стало даже жарко, но он стоял, не меняя положения. Дело было даже не в пломбе, что-то еще было в облике башни необычное, нехорошее что-то. Но что именно, ухватить ему не удавалось.

Неряшливо, будто детской рукой, на боку автобуса слева от передней двери был выведен номер. Автобус, ржавый и мокрый, желтая краска струпьями сползает по округлым металлическим бокам, а цифра, нарисованная белой масляной краской, свежая, светящаяся, будто фосфоресцирует под ледяным дождем. Тяжело подкатив, он остановился. Плоский бампер почти уперся в балку шлагбаума. Дверь открылась, и Гребнев в таком же белом, как цифра, комбинезоне вошел внутрь. Не отрываясь от батареи, Сурин пригнулся к столу, взял авторучку и нарисовал в конце списка еще одну галочку. Двигатель шофер автобуса не выключает, зачем? Сейчас Гребнев проверит документы, проверит дозиметром багаж, и — можно ехать. Проверка на этом КПП — чистая формальность, настоящая проверка и настоящий радиационный контроль, когда каждую вещь прозванивают, каждую сигарету, вынутую из пачки, каждый вывернутый пальчик на перчатке, — это дальше. Там они избавятся от защитных комбинезонов и пересядут с грязных автобусов на чистые. Окна изнутри свинобуса, закрытые свинцовым листом, были темны. Но у самого верха на окнах оставалось еще сантиметров десять не заизолированного, а просто закрашенного стекла, и можно было разглядеть, как тень бродит по этим освещенным полосочкам.

Минут через пять Сурин, сверившись с часами на стене, подвел свои ручные часы, фигура в защитном комбинезоне появилась в проеме открытой двери автобуса. Гребнев махнул рукой. Сурин надавил красную кнопку. Загудел двигатель, железная штанга покачнулась и медленно пошла вверх. Удлиняющаяся тень шлагбаума легла на асфальт, она была похожа на острую стрелку. Стрелка указывала на город. Гребнев сделал знак водителю, и дверцы автобуса сомкнулись. Свет прожектора чуть ослаб, задрожал, двигатель заметно забирал у него силу, и в этой неожиданно колыхнувшейся темноте Сурин вдруг

увидел освещенное окно. Окно располагалось прямо над крышей свинобуса, на четвертом этаже шестнадцатиэтажной башни. Он даже потер глаза. В окне была желтая занавеска, такая же желтая, как и краска на боках машины. Окно мигнуло и погасло. Но прежде, чем оно погасло, Сурин отчетливо увидел женщину — тонкий силуэт на занавеске, ее Мелькнувшую руку, поправляющую волосы.