Уоррен Мерфи - Узы крови

Его звали Римо, и он терпеливо втолковывал своему попутчику, что на самом-то деле вполне жив.

– Да ну? – отзывался попутчик преувеличенно скучающим голосом, уставясь в иллюминатор и гадая, долго ли еще им кружить над лос-анжелесским аэропортом.

– Ей-богу, – без тени юмора подтвердил Римо. – Все думают, что я умер.

У меня даже могила имеется. Юридически говоря – да, умер. Но фактически ничего подобного.

– Вот как? – отсутствующе пробормотал попутчик.

– Случается, люди совершенно не обращают на меня внимания. Вот как ты сейчас. И это меня беспокоит. Серьезно. Это, знаешь ли, форма дискриминации.

Ведь не будь я юридически мертв, стал бы ты пялиться в окно, когда я с тобой разговариваю?

– Не знаю и не хочу знать.

– Мортизм! Вот как это называется. Или смертизм. Как тебе больше нравится. Бывают сексисты, бывают расисты, а ты – мортист. Думаешь, раз там на кладбище в Нью-Джерси установили плиту с моим именем, так можно со мной и не разговаривать? Ошибаешься! У мертвых тоже есть свои права.

– Я и не спорю, – сказал попутчик, которого звали Леон Хискос-младший.

Это был непринужденных манер, с мягким взором голубых глаз и пышными пшеничными волосами молодой человек в полотняном пиджаке от Версаче, без галстука. Сидел он себе в салоне для курящих «Боинга-727», никого не трогал, как вдруг – здрасьте! – подходит к нему этот худощавый тип с непропорционально широкими запястьями, плюхается в соседнее кресло и сообщает, что зовут его Римо Уильямс, но говорить об этом никому нельзя, потому что юридически он, видите ли, покойник. Хискос с первого взгляда решил, что у этого Римо – шпаны-шпаной в солдатских брюках и черной футболке – не все дома, и отвернулся к окну, но недоумок этот как сел, так пошел трепаться и никак не угомонится.

– Вот признайся честно, что не принимаешь меня всерьез, – приставал Римо.

– Ох, да отвяжись ты!

– Ну вот! А я о чем говорю! А знаешь, я ведь не рассказываю эту историю кому попало. Это в некотором роде честь. Ценил бы! А началось все, еще когда я был полицейским в Нью-Джерси.

– Ты что, легавый? – вскинулся вдруг Леон Хискос-младший, впервые взглянув Римо прямо в глаза – темные, глубоко посаженные, без блеска. И взгляд у них был и впрямь, как у мертвеца.

– Был когда-то, – кивнул Римо. – Пока меня не казнили.

– А, – неопределенно протянул Хискос.

– В парке нашли забитого до смерти торговца наркотой, а рядом валялся мой полицейский значок. Но я этого типа не трогал. Меня подставили – и под суд.

Не успело до меня дойти, что никакой это не показательный процесс на радость общественности или что-то вроде того, смотрю – уже привязывают к электрическому стулу. Впрочем, стульчик-то оказался липовый. Скоро я очухался и услышал радостную весть, что с этого дня вычеркнут из списка живых.

Может, если отвечать, он отвяжется, подумал Хискос и сказал:

– Наверно, твоя семья очень переживала.

– Нет, не очень. Я сирота. Отчасти по этой причине меня и выбрали для работы.

– Работы? – переспросил Хискос, поневоле признаваясь себе, что слушает с интересом – может, из-за этих мертвенных глаз?

– Ну да. Это, вообще-то, нелегко объяснить. Видишь ли, некоторое время назад один из президентов решил, что плохи наши дела. Правительство проигрывает войну с мафией. Мошенники вертят конституцией как хотят, уклоняясь от ответственности перед нацией. Еще немного посадит организованная преступность своего человека и Белый дом, и тогда – прощай, Америка! Ну и что тут мог президент? Не отменять же конституцию! И тогда он надумал создать суперагентство под названием КЮРЕ и поручил парню по имени Смит наладить его работу.

– Смит? Хорошее имя, – ухмыльнулся Хискос.

– Да и парень хороший, – сказал Римо. – Доктор Харолд У. Смит. Его прерогатива – бороться с преступниками неконституционными методами.

Нарушать закон во имя торжества справедливости. Во всяком случае, так было задумано. Ну, Смит начал действовать и через какое-то время понял, что КЮРЕ позарез нуждается в собственном подразделении, которое выполняло бы функции правосудия. В собственном, так сказать, карательном органе. Не всегда ведь можно надеяться, что суд отправит преступника в тюрьму. Вот тут-то я и вступаю в дело.

– Так ты, что ли, ходячее правосудие?

Римо кивнул.

– Именно. Причем действую в одиночку.

– А не многовато будет?

– Для обыкновенного человека – да, многовато. Но, видишь ли, я необыкновенный.