Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

Карлуш одобрительно хмыкнул и вновь дернул звонок. Ответа не было. Садовник прикурил свою сигарету.

— В войну здесь нацисты жили, — сказал он. — А потом, когда их разбили, здание перешло американцам.

— Слишком оно велико для клуба.

— Люди-то они серьезные, эти богатеи. Так, по крайней мере, они про себя говорят.

И тут на звонок ответили. Очень тихо. Женский голос звучал так слабо и прерывисто, что трудно было разобрать слова. После пятого нашего объяснения она нас впустила. Мы поднялись по лестнице на второй этаж. У двери нас встретила женщина в толстой зеленой кофте и твидовой юбке. Она уже успела забыть, кто мы такие, и после повторного объяснения сказала, что полицию не вызывала и в доме у нее все в порядке. И стала закрывать дверь трясущейся от болезни Паркинсона рукой.

— Ничего страшного, мама, — произнес голос из-за ее спины. — Они приехали поговорить со мной. Не надо волноваться.

— Я зачем-то отослала горничную… вот вечно все приходят в ее отсутствие, и мне надо вставать и отвечать на звонки, а я плохо слышу через этот…

— Ничего, мама. Горничная скоро вернется.

Мы прошли в гостиную вслед за женщиной, которая прошаркала туда, опираясь на руку сына. Стены от пола до потолка были в книжных полках, просветы же в основном заняты картинами — живописью, акварелями, карандашными рисунками. Парень усадил женщину у стола, на котором стояли большое зеркало и графин с чем-то, похожим на темный портвейн, и провел нас в другую комнату.

Одет он был в футболку и джинсы. У него были длинные прямые волосы с пробором посередине и унылое, невыразительное, как бы застывшее лицо. Говорил он, почти не открывая рта. В этой комнате на стенах висели рисунки и наброски, ни один из которых не был заключен в рамку.

— Кто ж тут у вас художник? — спросил Карлуш.

— У мамы была галерея… это все, что осталось от собрания.

— У нее больной вид.

— Она и больна.

— Вас предупредил Валентин?

— Он позвонил.

— Когда ты в последний раз трахался с Катариной? — спросил я, и Карлуш вздрогнул, как будто вопрос был обращен к нему.

Бруну отшатнулся и нервно поправил волосы.

— Что? — переспросил он, приоткрыв рот чуть пошире, наподобие щели в раковине моллюска.

— Ты слышал.

— Я вовсе не…

— Так утверждает Тереза Карвалью. Что с ней трахались ты, Валентин и половина университета.

Он выглядел как раздавленный паук. Если Валентин и подготовил его к чему-то, то явно не к этому. Парень проглотил комок в горле.

— Что там велел тебе сказать Валентин, мы слушать не собираемся, — предупредил я. — Речь идет об убийстве, и, если через две секунды я пойму, что ты врешь и чинишь препятствия следствию, я на все выходные запру тебя в обезьяннике. Тебе приходилось бывать там раньше?

— Нет.

— Знаешь, кто там сидит?

Ответа не было.

— Сутенеры, проститутки, наркоманы, алкоголики, карманники — словом, мразь всех мастей, которую слишком опасно оставлять на свободе. Дневной свет туда не проникает. Воздух спертый. Кормят помоями. Я это тебе устрою, Бруну. А за твоей матерью приглядит горничная, так что я не постесняюсь это сделать. Поэтому забудь про Валентина и выложи нам все как есть.

Стоя возле окна, он повернулся в сторону Тежу, видимой за деревьями. Похоже, долго размышлять он не собирался.

— В пятницу днем, — сказал он в стекло.

— Где?

— В пансионе «Нуну». Это возле Праса-да-Алегрия, в том районе.

— Когда?

— Между часом и двумя.

— Наркотики присутствовали?

Бруну отлепился от окна, сел на кровать. Он сидел согнувшись, уперев локти в колени, и говорил, глядя в пол:

— Мы приняли по таблетке экстези и выкурили косячок.

— Кто принес?

Он не ответил.

— За хранение и распространение мы никого привлекать не будем, — сказал я. — Мне просто надо составить полную картину. Я желаю знать все детали, представлять себе каждую минуту того дня так же ясно, как будто пережил это сам. Может, это была Тереза Карвалью?

— Валентин, — сказал он.

— Там был и Валентин? — спросил Карлуш.

Глядя в окно, парень кивнул.

— Так вы трахали ее вдвоем?

Бруну сжал рукой лоб, словно пытаясь выдавить оттуда воспоминание.

— Как это было?

— Валентин сказал, что с ней это можно.

— И так и оказалось?

Он развел руками, плечи его передернулись.

— Так кто же из вас трахнул ее сзади? — спросил я.

Он закашлялся, не то всхлипнув, не то рыгнув, обхватил голову руками и застыл, скрючившись, словно в ожидании авиакатастрофы.