Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

Наконец-то я догадался. Как и Нарсизу. Как и все другие. Если бы даже я был легче перышка, все равно весы показали бы восемьдесят два килограмма. Сейчас нельзя доверять никому. Даже собственной дочери и своим родным. Даже криминальной полиции.

Я принял душ и вытерся перед зеркалом. Из него на меня глядели мои глаза на моем новом лице. Разменяв четвертый десяток, я сомневался, не слишком ли я стар, чтобы меняться. Но я изменился. Без бороды я выглядел лет на пять моложе.

Из окна ванной я видел, что солнечные лучи уже окрасили океан в лазоревый цвет. Рыбацкое одномачтовое суденышко рассекало океанскую гладь, и вдруг впервые за этот год у меня забрезжила надежда, охватило предчувствие, что этот день может действительно стать началом новой жизни.

Я надел рубашку с длинными рукавами (короткие — несолидно), светло-серый костюм и грубые черные башмаки. Выбрал галстук из тридцати, что сделала мне Оливия, — спокойный, не из тех, в которых впору щеголять на подиуме. Я доплелся до лестницы, чувствуя себя так, будто тащу рояль, и вышел из своего ветхого дома, в котором жил еще с родителями, и арендованного очень задешево. Оштукатуренная ограда облупилась, необрезанная бугенвиллея разрослась. Я решил, что не стоит ей препятствовать, пускай себе растет.

Уже из сада я оглянулся на выцветшее розовое строение с узкими, потерявшими первоначальную белизну рамами и подумал, что, если бы не необходимость исследовать исковерканные трупы, я, пожалуй, ощущал бы себя ушедшим на покой графом, испытывающим материальные затруднения.

Я нервничал, отчасти потому, что, знакомясь с новым человеком, чувствовал себя как бы обнаженным: из-за гладко выбритого лица.

Перечные деревья на углу шелестели листвой. Дальше за ними вечно бодрствующий Антониу — он признался мне однажды, что не спит с 1964 года, — спускал красный полотняный навес, на котором значилось одно его имя без какой-либо рекламы.

— Не ожидал увидеть тебя раньше полудня, — сказал он.

— Сам не ожидал, — сказал я, — но ты хоть узнал меня.

Вслед за ним я прошел в бар, и он включил кофемолку, жужжанье которой отозвалось во мне так, словно голову терли металлической мочалкой. Вчерашние снимки уже висели на стенде, и поначалу я себя не узнал: между толстяком и хорошенькой девушкой сидел какой-то молодой человек. Впрочем, Оливия тут девочкой не выглядела, а более всего была похожа на…

— Я думал, у тебя сегодня выходной, — сказал Антониу.

— Так и было, но на берегу нашли труп. К тебе уже приходили?

— Нет, — сказал он, рассеянно оглядывая береговую полосу. — Прибоем выбросило?

— Тело? Не знаю.

В дверях вырос юноша в темном костюме, сшитом, по-видимому, еще во времена Салазара, с рукавами, прикрывающими костяшки пальцев. Напряженной походкой человека, впервые оказавшегося перед телекамерами, он прошел к барной стойке и спросил себе bica — малюсенькую, всего на пару глотков, чашечку кофе, — благодаря которой несколько миллионов португальцев каждое утро наполняются бодростью.

Он следил, как льется в чашечку темная густая жидкость. Антониу выключил наконец кофемолку. Юноша опустил в свой кофе два пакетика сахара и попросил третий. Я подвинул к нему один из моих пакетиков. Он неспешно помешивал ложечкой свой сироп.

— Должно быть, вы и есть инспектор, сеньор доктор Жозе Афонсу Коэлью.

Брови Антониу поползли вверх.

— Инжинейру Нарсизу будет доволен вашей проницательностью, — сказал я. — И как это вы догадались?

Он, в свою очередь, быстро обежал взглядом бар. Лет ему было около двадцати пяти, но похоже, он вряд ли сильно изменился с шестнадцати. Темно-карие глаза уставились на меня. Казалось, мои слова ему не понравились.

— Держитесь вы как-то неуверенно, — сказал он, для убедительности сопровождая свои слова кивком.

— Интересное наблюдение, аженте [6] Агент (португ.). Пинту, — хмуро заметил я. — Большинство сказали бы что-нибудь насчет бледности моих щек. И не стоит называть меня доктором. Я им не являюсь.

— Мне кажется, вы имеете диплом в области современного языкознания.

— Диплом Лондонского университета, а там доктором называют не человека с дипломом, а человека, защитившего диссертацию. Называйте меня просто Зе или инспектор.

Мы обменялись рукопожатиями. Мне он понравился. Не знаю почему, но понравился. Нарсизу считал, что мне нравятся все, но он просто путал это с моим умением ладить с людьми — преимущество, которого сам он был лишен из-за своей холодности. На самом деле любил я в жизни всего одну только женщину, а число близких мне людей не переваливало за десяток. И вот теперь Карлуш. Что же в нем такого особенного? Одежда? Ее старомодность? Его шерстяной костюм летом, доказывающий отсутствие тщеславия, как, впрочем, и отсутствие денег? Его шевелюра? Черная, жесткая, коротко подстриженная, как у солдата, она убеждала в серьезности, надежности. Недовольный взгляд, который он на меня бросил, свидетельствовал о дерзком характере парня и одновременно о его обидчивости.