Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

— Тогда он ее ударил по голове.

— Чем?

— Молотком, инспектор. Вы же знаете. А теперь давайте…

— За пятнадцать лет, которые вы прожили под одним кровом с Катариной, неужели в вас не пробудилось ни капли отцовских чувств?

— Она была постоянным напоминанием, инспектор, — медленно выговорил он.

— Чего? Вашего разочарования, вашего…

— Давайте закругляться, инспектор. Я дал согласие на десять минут.

— Если вы не ожидали, что Антониу убьет Катарину, то чего же вы от него ждали?

Он постукивал пальцами по краю стола.

— Ну а министр внутренних дел? — спросил я. — В какой степени он знал… знает все это дело?

— Он политик, и политик очень успешный. Ему важны результаты. Например, победа на выборах. А чем достигаются эти результаты, его не так уж интересует. Все, что было ему нужно, — это получить опозоренного Мигела Родригеша.

— Да, думаю, что это было немаловажно.

— Мы не хотели дать ему возможность опять скрыться.

Мы сидели молча. Я все еще силился задать свой вопрос. Доктор Оливейра размышлял о чем-то своем.

— Вы спросили меня о Фельзене, — сказал он. — Был ли он причастен. Нет, к этому делу он отношения не имел. Он, конечно, сыграл важную роль, недаром вам требовалось его найти, заставить его все рассказать, но он… он теперь глубокий старик, только и способный вновь и вновь повторять историю своей жизни, варьируя ее то так, то эдак.

— Однако у него имелись документы, которые оказались важными.

— Да, я знал о них… он мне их показывал.

— Значит, он был важен и для этой вашей… интриги. Очень важен!

— Да, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Так в чем состоит ваш вопрос?

— Как вы могли быть уверены, что я выйду на него? — спросил я, чувствуя, как холодеют ладони и колотится сердце.

— Это вы мне скажите, — не сразу произнес он.

На этот раз я спросил прямо:

— Каким образом его отыскала Луиза Мадругада?

— А-а, — сказал он, наконец-то поняв суть дела. — Теперь ясно. Нет, инспектор, она тут ни при чем. На этот счет не беспокойтесь. Расспросите ее… что она откопала, работая в Национальной библиотеке, однако…

— Что, и здесь просто «повезло»? Повезло, что офицер полиции затеял роман с…

— Вы не обязаны мне верить. Хотите верьте, хотите нет, — сказал он. — Мне надо было знать наверняка, что Фельзена вы найдете — через постель Луизы Мадругады или нет, но найдете. И не надо винить ее за то, что она не посвятила вас во все эти… ходы. Я уверен, что она вас любит, а любовники, особенно поначалу, очень хотят друг перед другом выглядеть наилучшим образом.

— Это вы знаете и по собственному опыту, сеньор доктор, не так ли?

— Я?

— Женщина в день своей свадьбы всегда хочет выглядеть наилучшим образом. Тереза не была исключением.

Что-то замкнулось в нем. Глаза потухли.

— Легко забывается, инспектор, что история — это не то, что мы читаем в книгах. В ней много личного, а люди — существа мстительные, потому-то история нас никогда ничему и не учит.

— Вы свою месть осуществили, теперь я это вижу… И помогли в этом Антониу Боррегу, Клаусу Фельзену, даже Жорже Рапозу, когда он полчаса наслаждался местью…

— И евреям, — сказал он. — Не забудьте и их тоже. Они ведь в конце концов получат хорошую компенсацию.

— Если вы думаете, что вас это оправдывает, сеньор доктор, что вы можете удержаться на плаву, мстя вашей покойной жене, убив ее незаконную дочь, то одно из двух: вы либо дьявол, либо сумасшедший. Кто же вы на самом деле, в конце концов?

Он подался вперед над столом, выгнув шею и сверкая глазами.

— Мы все сумасшедшие, — сказал он.

— Я чувствую себя таковым только в вашем обществе, — сказал я и направился к двери.

— Мы все сумасшедшие, инспектор, по одной простой причине: потому что мы не знаем, для чего существуем, а это все… — он взмахнул рукой, — вся эта жизнь — только развлечение, данное нам, чтобы не думать о вещах, недоступных нашему пониманию.

— Но есть ведь и другие развлечения, доктор Оливейра.

— У некоторых из нас вкус, конечно, более изощренный.

— Да. Представляю себе дрожь восторга, которую испытали вы, узнав, что Мигел Родригеш извращенным способом трахнул собственную дочь, прежде чем Антониу Боррегу раскроил ей череп и задушил!

Он отвернулся от меня в кресле и уставился в окно, покачиваясь в своей кожаной люльке.

Я закрыл за собой дверь, прошел по освещенному коридору, спустился по деревянным ступенькам на промерзшую набережную. Вечер был пронзительно ясен, а воздух свеж и чист, как редко бывает в Лиссабоне. Тоненький серп месяца глядел с ветреного неба, на площади пахло жареными каштанами.