Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

Наконец «рено» забрался на мост. Скорость все падала, и я видел причину: задняя покрышка «рено» была пробита. Он ехал на диске, и искры летели в темноту. Потом он остановился, вылез, все еще не выпуская из рук молоток, и пустился бежать.

Машины с воем мчались по мосту, завывали сирены. Ледяной ветер, который здесь был еще сильнее, гудел в железных листах, сотрясая опоры. Я побежал за ним. Когда он оборачивался, лицо его было белым, а глаза в свете встречных фар совершенно черными. Внезапно он перемахнул через ограждение. Я закричал ему вслед, но моего голоса за адским грохотом машин не было слышно.

Я добежал до места, где он перепрыгнул через ограждение, и увидел его метрах в четырех ниже меня, топчущегося на маленькой платформе. Что я хотел от него? Хотел ли я его поймать? Это ли было мне нужно? Я понимал, что не долг полицейского заставил меня пуститься в погоню. Мне надо было с ним поговорить. Заставить его поверить. Ведь он был лишь звеном в цепи. Мы все были звеньями в цепи, колесиками замкнутого порочного круга.

Я перекинул ногу через перила, нащупывая первую перекладину. Платформа была остатком строительных лесов для рабочих, красивших пролет. Был здесь и подъемник, шедший вдоль опоры моста к докам внизу. Подъемник не работал, и Антониу, похоже, собирался спускаться вниз по перекладинам шахты. Вокруг все тряслось от проходивших по мосту грузовиков. Мост шатался. Ветер завывал, сотрясая железные листы обшивки. Я был высоко, и мне казалось, что я лечу, а при таком сильном ветре это и вправду могло произойти в любую минуту. Я опять окликнул его. В ответ он спустил ногу с платформы и ухватился за первую перекладину. Я спрыгнул на платформу. Доски настила спружинили, я упал на колени, подполз к подъемнику, свесился над ним. Антониу успел спуститься метра на три. Далеко внизу убегали во мрак огни Маржинал. Наступала ночь.

— Антониу!

Я кричал, чтобы он вернулся, поднялся назад, но ветер относил мой голос.

Антониу взглянул вверх. Лицо его было ужасно: это было лицо мученика или грешника. Он взглянул через плечо и увидел то, что видел я: цёпочку убегающих вдаль огней над черной планетой, необъятную пустоту небес, мрак морских глубин.

Первым мелькнул, падая вниз, молоток — серебристым проблеском в темноте. Потом другая его рука выпустила поручень, и он повис в воздухе. Нога его зацепила опору, но тут же сорвалась, и он полетел вниз, в темную пропасть, через несколько секунд бесследно поглотившую его.

Завыли сирены. Завертелись вокруг белесые огни. Я откатился от края, внезапно остро ощутив пустоту: имеешь, казалось бы, все — друзей, семью, любовь — и вдруг в одночасье все это теряешь.

Среда 5.30, 25 ноября 199…

больница Эгаш Мониш, Санту-Амару.

Лиссабон.

Карлуш лежал в отделении интенсивной терапии; его голову и шею поддерживала какая-то странная конструкция, не дававшая ему шевельнуться и оставлявшая затылок свободным. Организм работал нормально, но в сознание он не приходил, и никто из лиссабонских нейрохирургов не мог сказать, когда он выйдет из комы.

Мы не спускали с него глаз — его мать рука об руку с отцом, окаменевшие и безотрывно глядевшие на сына в безумной надежде передать ему частицу своей воли. Оливия, безумно волновавшаяся за Карлуша, но все еще оплакивавшая Антониу Боррегу, которого знала с пеленок. И я, раздавленный чувством вины. Ведь если бы Карлуш не довел расследование до логического конца, все зашло бы в тупик, и я тоже стал бы, по выражению Клауса Фельзена, «человеком конченым».

По прошествии нескольких часов, убедившись, что дыхание Карлуша восстановилось, его сняли с искусственной вентиляции легких. Теперь, после переливания крови, он лежал весь опутанный проводами и датчиками, под капельницей. Он лежал тихо и неподвижно. В тишине раздавался лишь гул мониторов. Ни один мускул его не подрагивал, сомкнутые веки не трепетали. Лицо и тело были расслаблены, пока его мозг спал.

Где, по каким неведомым просторам блуждают пребывающие в коме? Видят ли они там свет или только темную, без единого проблеска дыру?

В семь часов я оставил Оливию с родителями Карлуша, отправился на работу и сел за стол. Коллеги заходили ко мне, осведомляясь о здоровье Карлуша, хотя его и недолюбливали. Я обстоятельно отвечал на расспросы. В восемь тридцать я зашел к Нарсизу, встретившему меня глубокомысленным хмыканьем. Я поставил его в известность, что собираюсь расследовать исчезновение бывшего офицера полиции, следователя Лоуренсу Гонсалвеша. На это он ничего не ответил.