Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

— А про что же?

— Про вашу жизнь.

— Что же это такое… это всё… — пробормотал он и очертил круг в воздухе, ища подходящее слово.

— Это Макумба.

— Макумба?

— Бразильская черная магия.

Суббота, 13 июня 199…

Пасу-де-Аркуш, Лиссабон.

После полугода жестокой диеты, которую я соблюдал, чтобы вернуть себе прежнюю форму, я решил отметить конец голодания, угостив себя и Оливию чем-нибудь изысканным. Желудок мой тосковал по чему-то вроде ароги де пату — утки с рисом, блюда, где пропитанный жиром рис смешан с тающими во рту кусочками утки с хрустящей корочкой, особенно вкусными, если запивать их темно-красным терпким вином. Но чтобы приготовить это блюдо, потребовался бы не один час, а было уже поздно, почти двенадцать ночи, Оливии дома не было, холодильник был пуст. Я вылил в раковину недопитый виски, принял душ и переоделся.

Босиком прошлепал по кухне и разморозил вытащенное из морозильной камеры филе индейки. Сварил рис, открыл банку кукурузы и откупорил бутылку красного вина.

В половине первого, когда я уже сидел за кофе с агуарденте и курил предпоследнюю из моих сигарет, явилась Оливия, пахнущая духами и пивом. Она села и схватила последнюю мою сигарету. Я слабо запротестовал. Она обхватила обеими руками мою голову и смачно поцеловала в ухо. Я обнял ее, прижал к себе и сделал вид, что кусаю, вспомнив, как это развлекало ее в детстве. Она высвободилась и поинтересовалась, что у меня с рукой.

— Так, маленькая неприятность, — ответил я, закрывая тему.

— Так — значит, так, — сказала она, отхлебнув из моей чашки; сказала по-английски, как мы иногда говорили друг с другом.

— Ты, по-моему, в очень хорошем настроении, — заметил я.

— Так и есть.

— Встречалась с кем-то, кто тебе нравится?

— Вроде того, — уклончиво сказала она: хитрость, свойственная любому возрасту. — А ты как день провел?

— И до тебя дошли слухи?

— О девушке на берегу? Конечно. В Пасу-де-Аркуше только об этом и говорят.

— И в Кашкайше?

— И Кашкайш гудит тоже.

— Ну хоть перестали обсуждать уличных проповедников.

— Думаю, ненадолго.

— Что ж, это правда. Тело найдено на берегу. На голове след от удара. А потом задушена. Нехорошая история. Вот только… единственное…

— Сколько ей было?

— Чуть моложе тебя.

— А что «вот только единственное»?

Моя милая, маленькая девочка, крошка, которую я все еще вижу в ней за слоем грима, за всеми этими прическами и духами. Иногда я просыпаюсь среди ночи от страшного предчувствия — я ведь мужчина и знаю мужчин. Я со страхом думаю о тех парнях, которые не увидят в ней маленькой девочки, а увидят ее такой, какой она хочет им казаться. Девушкам не нравится вечно казаться маленькими, а современные девушки и десяти минут в таком качестве не пробудут.

— Может быть, ты была с ней знакома, — увернулся я.

— Знакома?

— Почему нет? Ты с ней почти ровесница. Ее родители живут в Кашкайше. Училась она в лиссабонской школе — лицее Д. Диниша. А зовут ее Катарина Соуза Оливейра. Девочек из хороших семейств тоже иногда убивают.

— Я никого не знаю в лицее Д. Диниша. И среди моих знакомых нет Катарины Соузы Оливейры. Но ты не про это сказал «вот только единственное». Я это поняла. Ты на ходу перестроился, передумал.

— Верно. Я хотел сказать, что ей не было еще шестнадцати и что для своего возраста она была слишком умудрена опытом.

— Опытом?

— Тем, по части которого такие мастерицы проститутки.

— Я понимаю, о чем ты говоришь. Просто ты странно выразился.

— Держу пари, что ты не от матери узнала обо всем этом.

— Мы с мамой говорили обо всем.

— И об этом тоже?

— Это называется «сексуальное образование». Сама она его не получила, но хотела несколько просветить меня в этой области.

— И она называла вещи своими именами?

— Женщины обычно так и делают. В то время как мальчишки гоняют мяч в парке, мы ведем такие вот разговоры… обо всем.

— Кроме футбола.

— Я купила тебе подарок, — сказала она.

— И что еще говорила тебе мама?

— Вот. — Она выложила на стол бритвенный станок и флакончик пены для бритья.

Я притянул ее к себе и поцеловал в лоб.

— Это еще зачем?

— Ну, не брыкайся.

— Ладно. Продолжай.

— Что продолжать?

— Мы говорили о маме.

— Ты слишком интересуешься нашими с ней разговорами. Но если мама тебе о них не рассказывала, значит, думаю, она считала, что это не твое дело и тебя не касается. Или, что вероятнее, это тебе неинтересно.