Джон Кейз - Первый всадник

Впрочем, прежде Кан сомневался, что зиму кто-нибудь переживет. Во всяком случае, вряд ли это будет он, а даже если и он — вряд ли у него хватит сил, чтобы взяться за лопату.

Теперь Кан устыдился собственного отчаяния. Когда оно подкралось? Не тогда ли, когда пришлось отнести на фабрику и собственную жену? Да, тогда он и решил, что никто их беды не заметил. В конце концов Чхучхонни — маленькая деревня, и никому нет до них дела... Вредные мысли. Хорошо, что Кан ими ни с кем не поделился. Сегодня наконец стало ясно, как он был не прав. Все-таки жизнь крестьянина из Чхучхонни ничуть не менее важна, чем какого-нибудь инженера из Пхеньяна. Доказательство — вот оно, прямо перед глазами. Просто на организацию помощи потребовалось время.

Армейские грузовики — новый укол совести. В них наверняка привезли еду и лекарства — и врачей. Самых настоящих врачей, которые, наверное, даже в университете учились. Они во всем разберутся.

Не то что он. Меньше чем за месяц деревню охватила эпидемия болезни с такими странными и жуткими симптомами, что в Чхучхонни приехал врач из пхеньянского Института инфекционных заболеваний.

Врач оказался очень старым и невысоким, с огромными и желтыми передними зубами, как у кролика. Он говорил резкими, рублеными фразами, перемежавшимися долгими, многозначительными паузами, и курил импортные сигареты — одну задругой. Чтобы столько курить, надо быть большой шишкой. Все равно Кану он не понравился.

Врач осмотрел дюжину больных — четверо из них вскоре умерли, — записал симптомы, выяснил у Кана, как протекает заболевание, взял у нескольких крестьян образцы крови и приказал отвезти два трупа в столицу на вскрытие.

Перед отъездом Кан спросил у него, что делать дальше, но тот не ответил. Зажег новую сигарету и прямо из окна машины ткнул огоньком в сторону здания фабрики.

— Это «испанка». Это натворила «испанка».

Кан, которому было не по чину спорить с настоящим врачом, не сдержался. Водитель завел мотор, но он заковылял рядом.

— Доктор, постойте, этого не может быть! К нам никто не приезжал, никаких иностранцев!

Машина начала разгоняться, и Кан только и успел, что крикнуть вслед:

— Что мне делать?

Старый врач в последний раз обернулся и покачал головой. Кан решил, что тот не в своем уме.

Теперь все это уже не имело никакого значения. Старик вернулся и привез лекарства и бульдозеры, чтобы похоронить мертвых.

Сейчас Кан больше всего хотел броситься в деревню, вниз по холму, помогать солдатам. Но холод не позволил забыть о себе. Сколько бы еды и лекарств ни привезли, хвороста в деревне практически не осталось, и достать его больше негде. Не с его ногой и не в такой мороз подниматься высоко в холмы, чтобы вернуться с пустыми руками.

Кан снова подошел к деревьям, пригнул к земле первую попавшуюся сосенку и принялся пилить. Зубья пилы застревали в смолистой древесине, однако в конце концов сосенка сломалась, и Кан, обвязав веревкой нижние ветки, поспешил обратно, волоча ее за собой.

С края склона, где он остановился передохнуть, открывался вид на деревню. В километре к югу от нее прямо на дороге встали три армейских грузовика и одна платформа. Остальные грузовики с грохотом въехали в деревню. И не остановились.

Остался только джип. Он повернул на небольшую площадь, на которой в лучшие времена располагался рынок. Невзирая на холод, крестьяне потянулись к нему, как железные опилки к магниту, — они надеялись получить еды, лекарств и новостей.

Кан начал спускаться, но вновь остановился. Грузовики с юга и не думали ехать дальше. Водители заглушили моторы прямо на дороге. У грузовиков собрались несколько солдат с автоматами, они курили сигареты с выражением скуки на лицах.

К северу сцена повторилась. Вторая часть колонны встала, не отъехав от Чхучхонни и на километр. Из грузовиков высыпали солдаты и замерли в ожидании.

Даже отсюда, издалека, зрелище настораживало: все въезды в деревню перекрыли. Впрочем, решение, конечно, мудрое. Чем бы ни оказалась зараза, ей нельзя позволить распространиться. Преданной Китаем, опустошенной наводнениями и изможденной голодом, Корее не пережить еще и эпидемию.

И снова опасные, вредные мысли. Вредные, но верные. А Кан настолько устал, что был уже не в силах «прополоть цветник своего разума».

Этой метафоре научили в армии, где он шесть лет прослужил медбратом службы разведки в демилитаризованной зоне. Одни мысли — цветы, другие — сорняки. Некоторые просто губительны. Чтобы отличить, что есть что, требуется постоянная бдительность.