Дин Кунц - Лицо в зеркале

— Будет лучше, если вы все увидите сами.

Корки припарковался в двух кварталах от нужного ему места и добирался до дома трехглазого выродка пешком, под холодным дождем.

День выдался более ветреным, чем понедельник, кроны пальм гнуло чуть ли не до земли, пустые пластиковые мусорные контейнеры вышвыривало на проезжую часть.

С сосен срывало иголки и несло с такой силой, что они, попади в глаз, могли бы его выколоть.

Мутный поток в сливной канаве протащил мимо Корки дохлую крысу. Ее развернуло головой к нему, он увидел одну черную глазницу и один закатившийся белый глаз.

Великолепное зрелище заставило его пожалеть о том, что он сам не может присоединиться к этому празднику хаоса, внести в него свою лепту. Как ему хотелось отравить несколько деревьев, набить почтовые ящики разжигающими ненависть письмами, подставить гвозди под шины припаркованных автомобилей, поджечь дом…

Но этот день предназначался для других дел и был расписан буквально по минутам. В понедельник он просто резвился, творя мелкие пакости, сегодня же ему предстояло стать серьезным солдатом анархии.

Вдоль улицы выстроились двухэтажные дома с высоким парадным крыльцом и классические калифорнийские одноэтажные бунгало. Хозяева поддерживали их в идеальном состоянии, к ним вели выложенные кирпичом дорожки. Лужайки, отделенные от тротуара заборами из штакетника, были украшены цветочными клумбами.

А вот участок трехглазого выродка разительно отличался от окружающих домов. К бунгало тянулась, вся в выбоинах, бетонная дорожка, трава на лужайке наполовину пожелтела, кусты давно никто не подстригал. К карнизам лепились опустевшие птичьи гнезда, штукатурка на стенах потрескалась и нуждалась в покраске.

Сам дом напоминал жилище тролля, которому надоело бомжевать под мостами, безо всяких удобств. Но у него начисто отсутствовало как трудолюбие, так и чувство гордости, столь необходимые для хозяина собственного дома.

Корки нажал на кнопку звонка, услышал не мелодичную трель, а какой-то скрежет.

Ему все это нравилось.

Поскольку Корки позвонил заранее и пообещал деньги, трехглазый выродок ждал у двери. Открыл ее еще до того, как скрежет звонка успел затихнуть в ушах Корки.

— Ты выглядишь, как чертов горшок с горчицей, — прорычал Нед Хокенберри, с заросшим щетиной лицом, в серых тренировочных штанах, из которых торчали босые ступни сорок шестого размера, и в футболке с надписью «Мегадет» [55]на груди, едва не лопающейся на огромном животе.

— Идет дождь, — заметил Корки.

— Ты похож на прыщ на жопе Годзиллы.

— Если ты боишься, что я залью водой ковер…

— Черт, да это такой вонючий ковер, что десяток блюющих алкоголиков с недержанием мочи не причинит ему вреда.

Хокенберри повернулся и зашлепал в гостиную. Корки переступил порог, закрыл за собой дверь.

Ковер выглядел так, словно раньше им от стены до стены застилали хлев.

Если бы настал день, когда мебель из пластика цвета красного дерева и обивка из полиэстера в зелено-синюю полоску вошли в моду у коллекционеров и музеев, Хокенберри проснулся бы богачом. Наиболее ценными вещами в гостиной были кресло с высокой спинкой, всё в крошках чипсов, и телевизор с большим экраном.

Маленькие окна были наполовину закрыты портьерами. Лампу Хокенберри не зажигал, светился только экран телевизора.

Корки не имел ничего против сумрака. При всей по любви к хаосу, он надеялся, что ему никогда не придется лицезреть эту комнату при ярком свете.

— Последние сведения, переданные тобой, подтверждаются, насколько я смог их проверить, — сказал Корки, — и это очень полезная информация.

— Говорю тебе, я знаю поместье лучше, чем этот сладкозадый актер — свой член.

До того, как его выгнали, с весьма щедрым выходным пособием, за то, что он оставлял сообщения на телефонной линии, зарезервированной бывшим работодателем для мертвых, Нед Хокенберри работал охранником в Палаццо Роспо.

— Ты говоришь, у них новый начальник службы безопасности. Я не могу гарантировать, что он не внес изменения в систему охраны.

— Я понимаю.

— Ты принес мои двадцать тысяч?

— Конечно, — Корки вытащил правую руку из широкого рукава дождевика, полез во внутренний карман, в котором лежала пачка денег, его второй платеж Хокенберри.

Должно быть, на лице Корки, прикрытом как поднятым и застегнутым на пуговицы воротником дождевика, так и широкими полями шляпы, отразилось больше презрения, чем ему хотелось выказывать.