Том Смит - Малыш 44

— Нет.

— И вот это меня беспокоит. Это значит, что ты искренне верил в то, что эти убийства связаны между собой, а не совершены бродягами, извращенцами, пьяницами или асоциальными элементами. Это — безумие, если называть вещи своими именами. Я работал с тобой. Я знаю, каким педантом ты был. Говоря откровенно, я даже восхищался тобой. То есть восхищался до того, как ты потерял голову из-за своей жены. Поэтому, когда мне доложили о твоих новых приключениях, я поначалу просто не поверил.

— У меня был одна гипотеза. Она оказалась ошибочной. Не знаю, что еще можно сказать.

— Зачем кому-либо убивать этих детей?

Лев уставился на человека, сидящего напротив, на мужчину, который хотел убить двоих детей только за то, что их родители были дружны с ветеринаром. Он бы выстрелил им в затылок и не нашел в этом ничего страшного. Тем не менее Василий, кажется, искренне недоумевал.

Зачем кому-то убивать этих детей?

Он убивал направо и налево, ничуть не меньше человека, которого искал Лев, а может, даже больше. Но, очевидно, логика этих преступлений поставила его в тупик. Или он не мог уразуметь, почему, если кому-то хотелось убивать, этот кто-то не поступал на службу в МГБ или охранником в ГУЛАГ? Если так, тогда Лев вполне понимал его. Если существовала масса законных и легальных возможностей удовлетворить свою склонность к жестокости и насилию, то зачем прибегать к беззаконию? Но дело было совсем не в этом.

Дети .

Василия смущало то, что у всех этих преступлений на первый взгляд отсутствовал мотив. Не то чтобы он не мог представить себе убийство ребенка. Но в чем смысл? Ради чего убивать? Не было никакой государственной необходимости убивать этих детей, не существовало никаких указаний на то, что их смерть послужит общему великому делу. Их смерть не сулила материальных благ. И вот этого понять Василий был не в силах.

Лев повторил:

— У меня была одна теория. Я ошибался.

— Наверное, изгнание из Москвы, отлучение от могущественной организации, беззаветному служению которой ты отдал столько лет, стало для тебя бóльшим шоком, чем мы ожидали. В конце концов, ты гордый и самолюбивый человек. Очевидно, ты повредился в уме. Вот почему я помогу тебе, Лев.

Василий встал и задумался. После смерти Сталина госбезопасности было запрещено прибегать к насилию в отношении арестованных. Стремясь выжить во что бы то ни стало, Василий моментально приспособился. Но в его руках оказался Лев. Неужели он, Василий, просто отойдет в сторону и позволит тому выслушать свой приговор? Неужели этого будет достаточно? Неужели это удовлетворит его? Он повернулся к двери, сообразив, что его влечение к сидящему перед ним человеку стало для него не менее опасным, чем для самого Льва. Он почувствовал, как его обычная осторожность уступает место чему-то личному, очень похожему на вожделение. Он знаком поманил к себе охранника.

— Приведи доктора Хвостова.

Хотя было уже поздно, Хвостов ничуть не расстроился оттого, что его внезапно вызвали на работу. Ему стало любопытно, что такого срочного могло там стрястись. Он пожал руку Василию и выслушал его доводы, отметив про себя, что Василий называет Льва «пациентом», а не «заключенным», сообразив, что это — мера предосторожности на случай обвинения в причинении физического вреда здоровью. Вкратце познакомившись с заблуждениями пациента насчет существования некого детоубийцы, доктор приказал охраннику препроводить Льва в камеру для лечения. Перспектива узнать, что скрывается за столь неадекватным убеждением, привела его в восторг.

Комната оказалась именно такой, какой запомнил ее Лев: маленькой и опрятной, с красным кожаным креслом, привинченным к белому плиточному полу, со стеклянными шкафчиками, заполненными склянками, порошками и пилюлями, с наклеенными на них белыми полосками бумаги и аккуратными надписями черными чернилами, с подносом с хирургическими инструментами и сильным запахом дезинфицирующего средства. Его привязали к тому же самому креслу, что и Анатолия Бродского; его запястья, лодыжки и шею обхватили те же самые кожаные ремни. Доктор Хвостов наполнил шприц камфарным маслом. Со Льва срезали рукав рубашки и обнажили вену. Объяснения были не нужны. Он уже видел это раньше. Лев открыл рот, подставляя его резиновому кляпу.

Василий стоял, дрожа от возбуждения и наблюдая за приготовлениями. Хвостов ввел Льву масло. Прошло несколько секунд, и вдруг глаза Льва закатились. Тело его стала бить крупная дрожь. Наступил момент, о котором Василий так долго мечтал, момент, который он тысячу раз прокручивал в голове. Лев выглядел нелепым и жалким слабаком.