Дэвид Моррелл - Последняя побудка

Он так внезапно сменил тему, что Прентис не пытался вернуть разговор в прежнее русло. Он немного подождал, но старик молчал. Он сидел с ним рядом до темноты. Потом протянул руку, сказал: “Ну, ладно”. Старик поднял на него глаза и пожал ему руку.

Давно у него не было так хорошо на душе.

Все кончилось через два дня около Парраля. Они спешили попасть туда, убежденные, что Вилья притаился именно там. Вполне логично — это ведь ворота на юг. Если он еще не прошел сквозь них, то собирается. Сражение у Герреро и следующее — у Агуа-Кальенте сократили его силы вдвое, а потом еще вдвое. Они узнали это от пленных, которых захватили другие отряды. Если они будут продолжать теснить его, то у Вильи не останется другого выхода — только двинуться на юг и перегруппироваться.

Так что они спешили в Парраль и в дне пути до него наткнулись на ферму. Ферма была маленькая. Майор и старик залегли на холме и рассмотрели ее. Саманный дом, который выглядел двухэтажным. Развалюха-стена, ветхая крыша, веранда, выжженная солнцем и покосившаяся. Майор показал на разрушенную конюшню, на сломанные ворота в кораль. Старик кивнул, разглядывая мелкие постройки. Две стояли за домом, третья немного справа. Их двери были закрыты, стены целы, в отличие от дома и сарая для скота.

— В данном случае может быть все, что угодно, — сказал старик. — Не исключено, что они нарочно все порушили, чтобы создать ощущение заброшенного хозяйства.

Они приняли решение и направились на ферму; лейтенант и старик возглавили первую группу, а майор ждал, пока они рискнут объехать кругом. Когда майор увидит, как они въезжают во двор, он поведет свою группу с другой стороны.

Старику и его людям потребовался час. Бог знает, кому взбрело в голову построить ферму в таком месте. И Бог знает зачем. На этой земле ничего не росло, лошадям было нечем кормиться. Только песок, камни и ссохшаяся земля. Всюду одно и то же. Даже кактусы здесь не росли.

Казалось, они скачут эти две мили целую вечность. Они пустились в путь справа, проскакали по дуге, чтобы не поднимать пыли, держась достаточно далеко, чтобы их не могли заметить. Потом они приостановились напротив холма, с которого начали путь, и въехали на ферму.

Прентису казалось, что он где-то далеко. А вовсе не здесь. Лучи солнца, припекавшие голову, бесплодная желтая почва, однообразные подъемы и спуски песчаной лощины как будто убаюкали его. Он знал, что следует быть настороже. И даже немного нервничал. Но его не отпускало чувство, будто он смотрит на все это со стороны. Он с интересом поглядывал на старика, скакавшего впереди и разговаривавшего с лейтенантом; он говорил тихо, указывая куда-то рукой, когда они приблизились. Остальные солдаты скакали медленно, оглядываясь по сторонам, подпрыгивая в седлах в такт движению лошадей. Потом они подъехали к месту, где перекрещивались песчаные дороги, двинулись к ферме, и его ощущение, будто он тут ни при чем, усилилось. За покатыми склонами было не видно горизонта. Он ничего не видел с обеих сторон, кроме камней, песка и дорог, которые скрещивались с той, по которой они скакали. Как будто это какой-то отдельный мир: всадники медленно движутся, лошади цокают копытами, сбруя позвякивает. И в этом мире есть только они, дорога в лощине, поворот, еще один поворот, лощина стала глубже, шире, она вела к ферме, а он сидел, откинувшись в седле, и скакал туда, куда она вела.

С того вечера ему почти не удавалось поговорить со стариком. Они просто были слишком заняты, старик почти целыми днями находился в дозоре, возвращался поздно вечером, слишком уставший, чтобы что-нибудь делать, и сразу ложился спать. Все равно, им удавалось обменяться несколькими словами, и Прентис был доволен. Ему казалось, старик стал более открытым, более непринужденным. Не то что бы он говорил особенно долго или многозначительно. Но он стал как-то проще в общении, как будто преодолел в себе что-то дурное и теперь чувствовал облегчение.

Прентис чувствовал то же самое. Теперь, когда он понял причину своего поведения, он обнаружил, что способен сдерживать себя. Он ощущал себя повзрослевшим, научился приспосабливаться к лишениям и опасностям. Он смотрел вперед, на старика, который теперь молчал и рассматривал вившуюся перед ним лощину. Приятно было видеть его снова за работой. Сомнений не было: старик знал, что делает. Видно было: он здесь главный, и это ощущение не исчезало ни на секунду. Если на несколько дней он расслабился, то теперь он снова был в своей лучшей форме, и, может быть, поэтому Прентису и казалось, что он здесь ни при чем; скача вместе с колонной, он как будто в то же время и отсутствовал — потому что старик взял дело в свои руки.