Дэвид Моррелл - Последняя побудка

Потом они дошли до деревьев, все новые люди подходили и подходили к ним, смотрели, как они с трудом пробрели мимо палаток и повозок другой колонны в ту часть лагеря, которая предназначалась для них. Вдалеке виднелись дома города. Они пересекли деревянный мост, под которым текла прохладная глубокая река; солдаты обрадовались, увидев воду, и сержанту пришлось остановить двоих из них, слезших с лошадей и направившихся к воде.

— Эй! — сказал он. Это скорее прозвучало как рычание. Сержант показал на лошадей, и солдаты сразу поняли его. Дело было не в том, что они нарушили строй, а в том, что они подумали о себе раньше, чем о своих лошадях. Слабо кивнув, солдаты вернулись, схватили лошадей под уздцы и двинулись туда, где колонна остановилась и начала рассредоточиваться.

Кто-то выстроил частокол.

Прентис распряг лошадь, отцепил уздечку, привязал веревку к частоколу. Он похлопывал лошадь, разговаривал с ней, стирал с нее пот. Среди прохладных, тенистых деревьев все звуки казались приглушенными мягкой землей. После камней и песка пустыни земля здесь казалась пружинистой, по ней было легко ходить, лошадь переступала ногами и фыркала; копыта издавали глухой звук. Он почистил лошадь, прервавшись, чтобы отлепить толстую шерстяную рубашку от вспотевшей груди, поглядел на реку, на заходящее солнце, еще немного почистил лошадь и, мечтая о еде и отдыхе, подождал, пока не убедился, что лошадь достаточно остыла, так что можно ее накормить, напоить и наконец заняться собой.

У реки, хотя это было довольно далеко, он увидел старика. Тот, вероятно, уже привел в порядок свою лошадь и медленно шел к воде, нагнув голову и хромая; левая рука его была перевязана. Он нагнулся, наклонился к воде. И вдруг исчез из виду.

Календар даже не снял ботинок, сунув ноги в воду; штаны и носки тут же намокли. Ноги у него сначала онемели, но потом вода нагрелась до температуры тела, хотя река все равно казалась прохладной и успокаивающей. Он вышел из воды, лег на поросший травой склон и стал смотреть на тускнеющее небо.

Тут Календар услышал, что кто-то идет по берегу, и остановился рядом с ним. Он даже не поднял головы, чтобы посмотреть, кто это, а только по привычке ощупал кобуру под жилетом, по-прежнему глядя в небо. Старик надеялся, что, кто бы это ни был, теперь он уйдет. Но послышался шорох травы: кто-то устроился рядом с ним. Он не поднял головы.

— Как бы то ни было, — зазвучал голос майора, — Першинг собирается выпустить тринадцатую колонну. Мы двинемся на юг, а потом на запад вдоль гор.

Старик кивнул, глядя в небо. Там плыло облако, одно-единственное. Сейчас оно было прямо над его головой, один край облака окрасился багрянцем на фоне желтоватого закатного неба. Мысль о Першинге вернула его к действительности.

— Ну, и как он?

— Зол, как черт.

Старик засмеялся.

Зол — это было не совсем то слово. Скорее Першинг был разъярен. Он как раз приехал на автомобиле, который взял в аренду у мормона, и майор рассказал ему о нападении. Автомобиль был знаменитый открытый “додж”, на котором Першинг собирался возглавить экспедицию. Он снял верх, открыл одну дверцу и, окруженный солдатами и журналистами, выслушал сообщение. Затем он сказал: “Дьявол!” и захлопнул дверцу.

— Если эти проклятые вашингтонские политики не позаботятся о том, чтобы мы получили подкрепление, я их заставлю. Вам, господа, я разрешаю написать, что хотите, об этом случае. Единственное, о чем прошу, — покажите мне ваши сообщения; не для цензуры, просто я хочу посмотреть, достаточно ли хлестко они написаны. Я хочу, чтобы все газеты рассказали об этом и чтобы все, кто прочтет эти газеты, связались с Вашингтоном. Пока мы это закончим, в Мехико-Сити должно прийти подкрепление.

Обычно Першинг так не делал. Как правило, он тщательно следил за тем, что пишут о нем репортеры. Позже, во время Первой мировой войны, все репортеры, приставленные к нему, имели облигацию в десять тысяч долларов, и если они пытались протащить репортаж помимо цензуры, он конфисковывал облигацию, а однажды чуть не обвинил репортера в государственной измене. В этом походе он вел себя мягче, просто просматривая то, что они пишут. Поэтому он разрешил репортерам остаться и слушать, они никак не могли написать о нападении без его разрешения. Теперь журналисты, казалось, обрадовались. Некоторые улыбались. Собственно, теперь, кончив говорить и задумавшись, он, казалось, тоже просветлел, взглянул на майора, подошел к своей палатке и, пошарив там, что-то достал.