Торкиль Дамхауг - Взгляд Медузы

— Ну это-то, должно быть, проще простого выяснить, — парировал Нурбакк.

— Очевидно, так, наверняка достаточно поискать и Госреестре населения, даже если он и какой-то момент поменял имя.

— А если мать спросить? Она же, кажется, жива еще?

— Она вроде бы в маразме, сидит кудахчет в самом дорогом пансионе.

Нурбакк замолчал, обдумывая услышанное.

— Эти три убийства, над которыми мы работаем, не похожи ни на что из того, с чем и сталкивался, — сказал Викен. — Если мы захотим, мм можем привлечь к работе специалиста по составлению психологических профилей. Но не вредно и самим думать о психологии, вовсе не обязательно, чтобы так называемые эксперты нависали над головой. Ты помнишь профиль преступника, который я составил после первых двух убийств? Высокообразованный мужчина с хорошо оплачиваемой работой, отец семейства с расщеплением личности, человек, которого в детские годы тиранила мать, лишенная материнских чувств. Когда имеешь дело с серийным преступником, обязательно требуется как следует разобраться в его отношениях с собственной матерью. Здесь-то всегда и оказывается зарыта собака…

— Ты что, хочешь сказать, что этот врач, Гленне, придумал себе брата-близнеца, который за него самого совершает безумные деяния?

— Я ничего не хочу сказать, Арве, но думать вслух еще не запрещено. Наоборот, ото даже необходимо. Систематичность и нашей работе эго альфа и омега, это ты от меня не раз слышал еще со времен обучения в Высшей школе полиции. Но и в то же время важно и прислушиваться к своему внутреннему чувству. Вероятно, большинство дел раскрываются нутром, Арве, нравится нам это или нет.

И он положил руку себе на живот, где все бурлило и бурчало. Возможно, его нутро протестовало против той роли, которую ему отвели.

Во второй раз за последние двое суток Аксель проснулся на Ритином диване. Он посмотрел на наручные часы. Подумал, что они остановились, но настенные часы показывали то же время, а из окна гостиной и комнату струился послеполуденный свет.

Он не говорил Рите, что вернется, но, когда заглянул на кухню, обнаружил, что там для него накрыт стол. Рядом с тарелкой лежала записка: «Все, что надо, найдешь в холодильнике и и шкафчике справа от него».

Он выпил дна стакана холодного апельсинового сока, приготовил себе мюсли и, дожидаясь, пока хлопья не разбухнут, сварил кофе. Пролистал газету «Афтенпостен». «В деле о медвежьих убийствах у полиции появились важные улики». На четвертой странице фоторобот человека, которого полиция просила откликнуться; человека, которого в то утро видели покидающим место преступлении.

— Так вот как я выгляжу! — пробормотал он.

Широкое лицо и спадающие на лоб волнистые волосы.

Он прихватил чашку с кофе в гостиную, сел на диван, включил мобильный телефон. Ни одного сообщения от Мириам. Три от Бии. Он прослушал первое: «…И к нам приезжали из полиции, спрашивали тебя. Они хотели знать, где ты был, когда пропала твоя пациентка. Они рылись в фотоальбомах и подробно расспрашивали о Бреде, спрашивали, а существует ли он на самом деле. Это было ужасно неприятно. Аксель, пожалуйста, возвращайся домой. Поскорее».

Он отправил ей ответ: «Буду вечером». Был не в силах думать о том, как объяснить ей все. Муж, изменивший жене. Отец, за которым охотится полиция. «Ты хороший мальчик, Аксель. Ты всегда сумеешь ответить за свои поступки». Сейчас он достиг предела. Двинувшись дальше, он потеряет все, что у него есть. Не поэтому ли он все еще сидит здесь? Хочет ли он отдать все, что у него есть? Хочет ли, чтобы Бия была настолько потрясена его предательством, что не захотела бы принять его назад? Чтобы она сделала то, на что не хватает духу у него, — порвала с ним? «You must be a very happy man» [23] См. примеч. 6 . .

Он выждал еще полчаса, прежде чем позвонить Мириам. Она ответила, когда его терпение было уже на исходе.

— Я скучаю по тебе, — сказал он.

Она молчала.

— Мириам?

— Почему ты вчера так поспешно ушел?

В ее голосе зазвучали интонации, которых он раньше не слышал.

— Разве ты не мог остаться и поговорить с полицейскими?

Она была права: он струсил.

— Они догадались, что кто-то был здесь ночью, Аксель. Мне пришлось сказать им, что это был ты.

Он посмотрел в окно; в соседском саду была устроена игровая площадка с качелями и горкой из оранжевого пластика.

— Ты вправе сердиться на меня.

— Я не сержусь, Аксель, я боюсь.

— Я понимаю.

— Нет, ты не понимаешь.