Торкиль Дамхауг - Взгляд Медузы

Аксель сидел и смотрел на листок с письмом. Подпись отсутствовала. На конверте отправитель тоже не был указан. Письмо было послано на следующий день после того, как она начала проходить у него практику.

Мириам несколько раз порывалась рассказать ему о чем-то, что с ней случилось. О чем-то, что страшило ее. Каждый раз, как она была готова начать рассказ, он уклонялся от этого. Она говорила что-то о подвале домика, в котором она побывала. Где-то возле границы со Швецией. Это было в последнюю ночь, когда он был у нее. «А что ты там делала?» — должен был он спросить, но не стал. Подумал, что дело в каком-то мужчине. А он не хотел знать о ее прошлом — о мужчинах, которые были у нее до него. То, что у них было вместе, сосредоточилось на крохотном островке настоящего. И прошлое, и будущее могли в любой момент поглотить этот островок. Но самому-то ему хотелось рассказывать ей о себе, о своем прошлом. Неужели он пытался ее использовать? Он представил себе ее лицо, ее глаза, когда она слушала его. Она вбирала в себя все, хранила в памяти, не пыталась ничего изменить.

Следующее письмо, которое открыл Аксель, было написано более двух лет тому назад.

Когда ты сбежала отсюда, то сделала это якобы потому, что тебе нужно было время, чтобы подумать, но с тех пор прошло уже больше года, и я думаю, что ты мне наврала. Не слишком умно с твоей стороны мне врать. Я знаю, что тебе было страшно сидеть в подвале домика, но я не сознавал, что делаю. Когда ты приедешь, ты увидишь, что я изменился. Ты не поверила мне, когда я сказал, что ты первая, с кем я был вместе. Баб вокруг меня всегда крутилось много. Они сами навязывались, но мне никто не был нужен. После первой ночи в «Сандане», когда мы шли вдоль фьорда, я сказал, что хочу тебя. И никого другого. И тогда ты сказала, что рада этому. Ты еще много чего говорила — что тоже не хочешь никого другого, что всегда будешь со мной, что у нас родственные души, и всякую прочую бабью чепуху. Что тебе нравится спать со мной. Что я лучший из тех, что были у тебя. Убить кого-нибудь не хуже, чем дать кому-нибудь что-то, а потом вдруг отнять.

Еще одно, датировано девятнадцатым августа прошлого года.

Я знаю, что ты видела меня сегодня. Ты прошла совсем рядом с моей машиной. Ты заметила меня и притворилась, будто не видишь, и перешла на другую сторону улицы вместе со своей подругой. Вы поехали на метро до «Стортинга», а там пошли в кафе «Алексис». Ты провела там час, а потом пошла домой. Свет в твоем окне горел до десяти минут двенадцатого. Потом он погас. Значит, ты заснула. Или, может, ты лежала и думала. Всю эту неделю я не ходил на работу — использовал отгулы. Не было в сутках секунды, когда бы я не знал, где ты и чем занимаешься.

Письмо от девятого июня.

Если только ты сможешь забыть то, что случилось, то я вот что придумал. Я продам домик, возьму кредит и куплю в городе квартиру побольше. Достаточно большую для двоих. Пожалуйста, забудь то, что случилось. Я проштрафился, но получил урок.

Аксель снова и снова перебирал листочки, проникая все глубже в отношения, о которых не желал ничего знать. Он понял, что вот эти письма могут рассказать ему о том, что с ней произошло, но еще и о том, где она может быть. Он помнил, что Мириам рассказывала ему о домике, где она побывала. Должно, быть, это тот самый домик, о котором шла речь в письмах, с подвалом, который использовали во время войны. Хозяин домика переводил людей через границу, рассказывала она. Дедушка ее знакомого.

Почерк, которым были написаны письма, становился все более неряшливым. Тон тоже изменился: в тех, что были написаны, по всей видимости, еще до разрыва, никаких угроз не было. Аксель открыл конверт, помеченный 16 июля пять лет тому назад:

Я все еще сижу на крыльце и смотрю на дорожку. А потом я смотрю на свой палец с кольцом, которое ты мне подарила. Обручен. Вот бы ты в выходные оказалась свободна и решила приехать. Сюрприз! Ты любишь делать мне сюрпризы. Что ты придумала в ночь перед тем, как тебе нужно было уехать, я бы никогда себе представить не мог…

Дальше Аксель читал по диагонали.

Я знал, что тебе поправится здесь, в лесу. Самый чудесный домишко в области Хедмарк. Мы здесь можем жить месяцами, годами, и никто нас не потревожит. Может, нам стоило бы переехать сюда, обосноваться здесь насовсем, ходить на охоту, жить тем, что найдем в лесу, как жил мой отец? Чтобы нам никто не докучал.

Вместе с письмом и конверте лежала фотографии. Аксель поднес ее поближе к настольной лампе, чтобы на нее падал спет. Это был тот же снимок, что лежал у нее дома на кухне, но здесь ничего не было отрезано. Она стоила на фоне дощатой стены, покрытой коричневатой олифой. На фото был и тот, кто обнимал ее за плечи. Видно было, что он на двадцать — тридцать сантиметров выше ее. По чертам лица было понятно, что у него синдром Дауна. На земле; перед ними — тень от головы и рук, отброшенная тем, кто их сфотографировал. На обратной стороне снимка было написано: «Освальд не может найти слов, чтобы это выразить, но и ему ты тоже нравишься».