Джим Томпсон - Кромешная ночь

Но я знал, что про себя-то он вовсе меня не одобрил. Мне бы вообще ему звонить не следовало.

Он сказал, что перезвонит. Я повесил трубку и, пока он переходил к другому аппарату, успел опрокинуть еще пару стопок.

— Так, ладно, Чарли, — вновь пошел ко мне по проводам его голос. — Что там у вас?

— Я насчет нашего товара, — сказал я. — Похоже, скоро он на рынке будет в дефиците. Чтобы купить, надо действовать быстро.

— Что-то я вас не понимаю, — сказал он. — Вы бы лучше прямо говорили. Не думаю, что наш разговор можно совершенно закодировать, оставив смысл при этом сколько-нибудь внятным.

— Хорошо, — отозвался я. — Джейк говорит о том, чтобы на время процесса сесть в тюрьму. Всерьез он это говорит или нет, я не знаю, но я подумал, что лучше перестраховаться.

— Стало быть, вы хотите сделать это сейчас. В ближайшем будущем.

— Ну… — Я поколебался. — Когда он будет в тюрьме, я уже ничего сделать не смогу.

— А мы ведь не так договаривались, Чарли.

— Я знаю, — сказал я, — но я…

— Вы сказали, он с кем-то говорил на эту тему. С кем?

— С миссис Уинрой.

— Понятно. И она по-прежнему располагает полным вашим доверием, Чарли? Вы помните, конечно, что у меня насчет нее были кое-какие сомнения.

— Думаю, она говорит правду, — сказал я.

— А почему вдруг Джейк решил сесть в тюрьму, она не говорит?

— Не говорит. Джейк не сказал ей.

— Странно. — Он помолчал. — Я нахожу ситуацию слегка загадочной.

— Послушайте, — сказал я. — Я понимаю, это звучит голословно, но у Джейка наполовину съехала крыша. Он мечется.

— Минуточку, пожалуйста. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но миссис Уинрой как раз и должна была держать Джейка в пределах досягаемости — или нет? Вы были совершенно уверены, что сможете это обеспечить, не так ли? А теперь происходит обратное.

— Да, сэр, — сказал я.

— Почему, Чарли?

— Я не знаю, — сказал я. — И я не знаю, в самом ли деле он собирается сесть.

На этот раз он молчал долго. Я почти решил уже, что он повесил трубку. Но тут он тихо усмехнулся и говорит:

— Что ж, делайте, что находите необходимым, Чарли. Если считаете, что иначе нельзя.

— Я понимаю, что вы по этому поводу думаете, — сказал я. — Я прожил тут недостаточно долго и… Понятно, выглядело бы куда лучше, если бы я подождал.

— Несомненно. Да тут еще и пресса, это дело будут мусолить неделями. Или, может быть, вы об этом запамятовали, занятые налаживанием личной жизни?

— Послушайте, — сказал я. — Так все-таки можно или нет? Я хочу знать.

Он не ответил.

На сей раз он и впрямь повесил трубку.

Я взял со стойки бара свои книжки и пошел в школу. Ругая про себя Фэй, но вполсилы. Сам виноват, зачем было ее впутывать!

Насчет нее Босс с самого начала был против. Если бы она была не в курсе и Джейк сам бы надумал спрятаться в тюрьму, я был бы не виноват. А так…

Что ж, многое теперь зависит от дальнейшего развития событий. Если все сойдет нормально, меня не тронут. Нет, денег, понятное дело, мне не видать. А если у меня хватит наглости и дури про них заикнуться, дадут какие-нибудь крохи и отбуцкают. А так, скорее всего, просто оставят здесь — это и будет мне плата. Оставят здесь гнить без денег, помимо той малости, что у меня была, и без возможности заработать. Чтоб я тут кое-как перебивался какой-нибудь нищенской работенкой, покуда могу с ней справляться, а потом…

Босс всем этим от души позабавится. А насчет ада — того, о котором я тут уже говорил, — он тоже знает, что глубоко рыть до него не надо.

Но если дело гладко не пройдет…

Да какая разница. Победить мне все равно не светит.

Когда Фэй меня всем этим огорошила, было воскресенье.

И мы решили разобраться с Джейком вечером в четверг.

Так что оставалось еще четыре дня — четыре дня от решения до дела. Целых четыре дня. Но пролетели они как-то уж очень быстро. Казалось, едва я вышел из бара после разговора с Боссом, как прямо сразу начался вечер четверга.

Я уже был никакой, тень ходячая. Не жил, а совершал телодвижения.

Жить — значит помнить, по-моему. Если теряешь интерес, если все становится монотонного серого цвета вроде такого, какой видишь, когда смотришь на свет с закрытыми глазами, если ничто — ни плохое, ни хорошее, ни успех, ни провал — не кажется стоящим того, чтобы отложиться в памяти, какое-то время ты еще дергаешься. Но не живешь при этом. И не запоминаешь.

Я ходил в школу. Работал. Ел, спал. И пил. И… Да, еще была Руфь. Несколько раз я разговаривал с нею по дороге в школу и из школы. Вот, запомнил. Насчет нее — да, это я запоминал. Помню, задумался, что с нею будет. Вот бы как-нибудь ей помочь!