Филипп Ле Руа - Последнее оружие

– Мы подождем во дворе, – сказала Сильви.

– Тебе явно не по себе, – заметил Натан, когда они оказались снаружи.

– А ты, похоже, находишь это нормальным.

– Нормальность не возбуждает.

Сильви захотелось узнать, что он задумал. Но трудно просчитать того, у кого нет «я». Рядом с ними гитарист бренчал мелодию Арло Гатри, мурлыча: «I'll be gone five hundred miles when the day is done». [3]Чуть дальше какой-то старик буквально вытанцовывал движения гимнастики тай-цзи-цюань. Другие читали, курили, рисовали, носили овощи с огорода…

– У вас есть новости о моей дочери? – к ним обращалась Клеа Доманж. На ней было белое платье.

– Мы поговорили с вашим мужем, – сказала Сильви.

– Знаю, я только что его видела. Что там за история с обыском?

– Вы могли бы говорить по-английски, мадам? Мой коллега не понимает по-французски.

Сильви предпочитала, чтобы на вопросы отвечал Натан.

– Я пытаюсь составить ее психологический портрет, – сказал Лав. – Чем он будет точнее, тем больше у нас шансов найти ее.

– Аннабель здесь не бывает. Тут вы ничего о ней не узнаете.

– Она хотела посетить вас в следующем месяце.

– Странно.

– У нее был забронирован билет до Кань-сюр-Мера.

– Кань от Эглена далеко.

– Значит, вы не собирались с ней повидаться?

– Аннабель обладает искусством становиться невидимкой.

– Это уж точно.

– Так что вам тут показать?

– Моя напарница чувствует себя немного неловко. Она подождет меня в машине.

Сильви испепелила его взглядом, но без возражений вернулась к «опелю». Она даже чуть было не уехала сгоряча, оставив Натана выкручиваться в одиночку. Однако быстро опомнилась – не для того она таскалась за ним на край света, чтобы бросить в этой ниццской глуши. Позвонила Тайандье. У того появились новости о похищении Николь Балан. На месте, которое им указал Лав, бригада криминалистов нашла волосы и волокна ткани. В лаборатории как раз изучали эти находки, тем более ценные, что впервые имелось наконец что изучать. Но это было еще не все. На месте предполагаемого преступления обнаружили следы подошв, совсем свежие.

– И догадайся, что еще? – торжествующе спросил Тайандье.

– Брось свои загадки.

– Это отпечатки кроссовок «Nike». A еще точнее, модели «Shox».

– Как у того типа, за которым ты гонялся?

– Точно. Он вернулся на место преступления, как и в Париже. А учитывая количество оставленных следов, можно заключить, что он и тут все обшарил.

– Похитители что-то выпытывают у своих жертв, и это вынуждает их возвращаться на место преступления, – подумала Сильви вслух.

– Во всяком случае, исчезновения на Монмартре и в Фонтенбло связаны. Твой спец дал маху.

– Наконец-то сдвинулись с места, – вздохнула Сильви.

– Ты где вообще?

– Вязну по уши в revival peace and love. [4] Впрочем, тут скорее love, чем peace.

– Надеюсь, ты с ним не путаешься?

– Что, ревнуешь?

– Так, немножко.

– Не вали все в одну кучу, Кристиан.

– Думаешь, этот твой парень так силен?

– Будущее покажет.

– Не чувствую в тебе убежденности.

– Думаю, мы зря теряем здесь время.

– Когда вылетаешь в Вашингтон?

– Завтра.

Она включила радио. «Франс-инфо». Европа трещала по швам, Союз наций, образованный ради обеспечения мира, уже вызывал недоверие и превращался в повод для ссор. Сильви поискала музыку, наткнулась на «American Idiot» группы «Гриндэй», решила, что это неплохо. Натан явился час спустя, как ни в чем не бывало.

– Чем порадуешь? – спросила Сильви холодно.

– Аннабель – не дочь Доманжей.

«"Карла-2" крейсировала в сторону Сардинии. На ее борту были банкиры, политики, деловые люди. Владимир пригласил самые сливки. Был среди них и какой-то невысокий, похожий на автомат человечек с лишенным выражения взглядом. Его сопровождала молодая, красивая и яркая женщина по имени Ивана. Ее влияние на этого типа заставило меня осознать, что и я сама влияла на Владимира. С тех пор как мы с Владом начали встречаться, он явно прогрессировал.

Лишь полтора года спустя, во время суда над ним, до меня дошло, кто на самом деле был тогда на борту…»

– Мам, а Пифагор – это кто?

Карла отвлеклась от своего рассказа, чтобы ответить на вопрос Леа. Согласно правилу, установленному матерью, девочка задала его по-французски. По понедельникам и вторникам они говорили между собой на языке Мольера. По средам и четвергам на языке Шекспира. По пятницам, субботам и воскресеньям воздавали честь языку Данте. Леа предстояло стать трехъязычной, как и ее мать.