Крейг Смит - Портрет Мессии

Возможно, со стороны Мэллоя было просто глупо пытаться выяснить, почему он в нее влюбился. Список получился внушительный, впрочем, причин чувства не объяснял. Да, конечно, она была талантлива и мудра, к тому же удивительно остроумна. Она обладала красотой, юмором, живостью и удивительной нежностью. Она была благородна, отзывчива и всегда открыта всему новому. Она была верна дружбе — единственное качество, противоречащее ее независимости, легко заводила новые знакомства, на что в сорок лет осмеливаются немногие. Гвен могла молчать часами, и это качество, пожалуй, Мэллой ценил больше всего, поскольку оно столь редко встречалось у женщин. Порой она грустила, когда все шло хорошо, и не теряла оптимизма, когда другие отчаивались.

В любовных отношениях Гвен проявляла застенчивость, как бы намекая, что с ней нужно обращаться с должной почтительностью даже в постели, но в редких случаях бывала экстравагантна: проявляла интерес к определенному историческому периоду или предлагала нечто вовсе фантастическое. Как-то раз они вышли пройтись, и художница всю дорогу общалась с ним, как с декадентствующим джентльменом Викторианской эпохи. Гвен не подходила ни под одно определение, но то, что превыше всего ценил в ней Мэллой, были не характер, не красота или стиль. Особое мировоззрение — вот что больше всего нравилось ему в Гвен.

Она обладала уникальной способностью находить потенциал там, где другие не видели ничего. Смотрела, к примеру, на пустые необустроенные комнаты, ставшие центром их жизни, и точно знала, как надо все переделать. Могла увидеть чье-то лицо на улице — нищего, бродяги, полицейского или простого рабочего — и найти красоту там, где ее не замечал прежде никто. Мэллой сам видел, как она превращала на полотне дряхлых стариков в настоящих созерцателей вечности. За одно это можно было ее любить.

Он все еще питал приятную иллюзию насчет того, что Гвен видит нераскрытый потенциал и в нем. Ко времени знакомства Мэллой был отставником сорока с лишним лет, который ждал звонка и начинал задумываться о том, что звонок этот так никогда и не прозвенит. Лучшая часть жизни пройдена, думал он. Гвен научила его верить, что все еще впереди.

Он прошел в квартиру, как обычно, через мастерскую Гвен и даже вздрогнул от неожиданности при виде обнаженного мужчины, расположившегося на сломанной потертой кушетке времен Второй империи. Это оказался Руди, один из постоянных натурщиков Гвен. Руди было за шестьдесят. Он обладал на удивление хорошим телосложением и, несмотря на отчаянные усилия, так и не смог избавиться от того, что некогда делало его лицо необыкновенно красивым. Волосы грязные, седые, шея, подбородок и щеки заросли трехдневной щетиной. Гвен и еще один художник по очереди вставали футах в пятнадцати от натурщика. Теперь же Гвен сидела и рисовала углем на большом листе из альбома. На ней были джинсы и любимая футболка с надписью «NYC». [8] NYC — Нью-Йорк-Сити. По тому, как она едва взглянула на него, Мэллой понял — работа продвигается успешно.

— Это не то, что ты думаешь, Томми! — хихикнул Руди. — Она просто хотела посмотреть.

— С этого все и начинается, — сказал Мэллой и зашел Гвен за спину.

Она уже сделала три наброска Руди в разных позах, и находились они в разных стадиях завершения. Все были хороши, но четвертый, над которым она сейчас работала… это было нечто особенное.

Здесь Гвен использовала меньше анатомических деталей в области паха. И в то же время от эскиза так и веяло сексуальной мощью, в отличие от остальных трех. Нет, конечно, у Руди не было таких классических черт, как рожки и копыта, но Гвен удалось уловить саму сущность стареющего сатира. Сила впечатления была в некоей незавершенности. Подобно любому гениальному произведению, выразительность здесь достигалась не за счет зеркально точного отображения предмета. Особая экспрессия крылась именно в двусмысленных тенях и полутонах. «Что ж, — подумал Мэллой, — это отчасти сродни тому, чем занимаюсь я». Но объяснить этого Гвен он просто не мог.

Он никогда не был до конца честен с ней в том, что касалось его работы. Гвен знала лишь об отдельных моментах его деятельности. Художница знала, что Мэллой посвящает много времени отслеживанию информации, но не о том, что происходит затем с ней или с людьми, за которыми он наблюдал столь пристально. Она поставила бы его в неловкое положение, если б вдруг начала расспрашивать, а потому никогда не делала этого. Лишь однажды Гвен прокомментировала его скрытность: «Я ведь никогда не узнаю, если ты станешь с кем-то встречаться?»