Лоренца Гинелли: Пожиратель

Внизу было тихо, только медленно текли мутные воды сточного канала.

Тук. Тук. Тук.

Филиппо резко обернулся. Никого не увидел. Слез с велосипеда и бесстрашно вгляделся в темноту.

Тук. Тук. Тук.

— Кто там? — спросил Филиппо глухим как из бочки голосом, демонстрируя уверенность, которой не обладал.

— Человек-Призрак, — ответил голос.

И тогда Филиппо увидел его. Это был странно одетый старик.

— Чего тебе? — пробасил Филиппо, откашлявшись.

— Хочу немного побыть с тобой, если ты не против.

Филиппо сжал кулаки:

— Я не гомик.

— Я тоже, дорогой.

У старика был убедительный и внушающий доверие голос, как у дедушки. У дедушки из рекламы. И все же двигался он, хотя его и окутывала тьма, не по-стариковски, а, наоборот, энергично. У старика была трость, верно, но он не опирался на нее и смог за недолгое время разговора сократить расстояние и оказаться рядом с Филиппо. Филиппо не отступил назад, не позволил себе. Его новая жизнь вора-боксера может начаться с избиения старого пидора-сосульки, почему нет?

— Гони деньги, а потом, может, я тебе достану.

Левый уголок губ старика пополз кверху, и он злобно и порочно усмехнулся:

— Я не старый пидор-сосулька, дорогуша. Я всего лишь самая что ни на есть худшая добыча для настоящего вора-боксера.

Попятившись, Филиппо угодил правой ногой в грязную лужу и намочил кроссовку, сделавшуюся тяжелой. Все его противоречия и мешанина мыслей сбились в необъяснимый ужас: этот мужчина — потому что он, разумеется, не мог быть стариком — прочел его мысли. И Филиппо внезапно вспомнил, что ночью — страшно. Что когда ничего не видно — плохо. Что в темноте все становится другим. Что мрак порождает монстров.

— Потому что я — то есть мы, вы и они — я Человек-Призрак, дорогой. — Произнося эти слова так же сосредоточенно, как произносят мантру, мужчина, похожий на старика, одновременно направил в звездное небо хищнический набалдашник своей трости. — Небесная сперма, дорогуша. Мы все спускаемся со звезд.

Старик говорил вязким, гипнотическим голосом, ухватившись за корешки подсознания, как берут за веревки марионетку и начинают управлять ею с профессиональным мастерством.

— Черт, что ты сказал? — произнес Филиппо, словно в трансе. Как человек, пытающийся очнуться ото сна, постепенно переходящего в кошмар.

— То, что слышал, дорогуша. Я — то есть мы, вы и они — живу в твоих самых страшных снах.

Филиппо понял, что перед ним помешанный. И ощутил, что он стал легким. Можно сказать, бесплотным. Может, ему и в самом деле снился сон. Но он тут же отогнал от себя эту мысль как бредовую.

— Мне надо идти.

— К кому? К отцу?

Филиппо обернулся и посмотрел в глаза этого странного старика, высящегося перед ним, черного как ночь, но не внушающего доверие, не как тени сосен и кленов. Посмотрел в горящие, как звездные галактики, глаза, только маленькие и острые: гвозди, готовые вонзиться в душу.

— Черт, откуда ты знаешь о моем отце? Кто ты, на хрен, такой?

— Я знаю все об отцах и все о детях. Я знаю, что отцы и дети — это бесформенный пульсирующий внутренний орган мира. Калеки, двигающиеся без ног, полчища с ломающимися голосами. Чем бы ты действительно хотел заняться, когда вырастешь, дорогой?

Филиппо заметил, что из узких губ старика течет липкая беловатая слюна, как у зверей. Как у собак, почуявших кровь. Филиппо сглотнул и ответил:

— Боксом, — но голос опять предал его, как и два часа назад с отцом.

— Как же это замечательно, как замечательно, как замечательно! — воскликнул старик, дико приплясывая. Потом резко остановился, уставившись в глаза Филиппо. Голос его изменился. Теперь он стал гораздо писклявее, чем у мальчика, металлический, уродливый, леденящий душу; поры Филиппо расширились, как если бы каждая клеточка его тела погрузилась в глубину сточного канала. — Подумай только, как расстроился бы отец, узнав, что ты захотел стать этим, ну… инженером в области информатики, к примеру!

Филиппо почувствовал головокружение, невероятный ужас, ощутил, как разверзается твердая земля и как он падает в ее черные недра. Он попытался забраться на велик, но взгляд остался там, прикованный к глазам старика, размахивающего тростью, направленной набалдашником в небо, чтобы вскоре проткнуть резину заднего колеса велосипеда его хищным клювом.

Этим же клювом он зацепил Филиппо за шею, подтянув мальчика к себе. Обхватив, он погладил его липкими руками и приблизил слюнявый рот к уху: