Лоренца Гинелли - Пожиратель

— Он всегда здесь, от нас не отходит и по ночам снова приходит! В темном доме, пустом, у реки, всякому здравому смыслу вопреки, небо, нарисованное на холсте, аду подобно, оттуда он смотрит на мир злобно. На него не смотри, его не ищи. Он увидит тебя, ты поверишь в него! Поверишь в него, он увидит тебя!

Во сне она осталась одна. В пустом, сюрреалистическом парке. Она-ребенок встала, пошла к дому. Дверь была открыта, крысы исчезли, только паутина, грязь, тюбики с масляной краской и одежда, идеально сложенная в стопки. Она узнала платьице Лукреции, белое с красными вишенками. Она приказала своим ногам вывести ее из дома, но ноги шли вперед, в комнату Дэнни. Дверь была плотно закрыта. Другие — нет. Другие распахнуты, а вокруг гулял враждебный ветер, поднимая пыль, танцующую в воздухе и царапающую глаза. Воняло ржаным виски. Воняло сексом. Воняло мочой. Ноги привели Алису к двери, в которую рвался ветер, словно намереваясь выломать ее из петель. Визгливый свист воздуха, проникающего сквозь щели косяков, походил на блеяние баранов, с которых сдирают шкуру. Потом ручка опустилась, и дверь открылась. На Алису смотрел черный кролик ростом с человека, как тот старик. С губ его стекала вязкая вонючая слюна, лапы были загнуты и светились красным. Ноги Алисы вросли в пол. Она опустила глаза. Трава. Трава, перебравшись через окно, протянула свои зеленые когти и теперь опутывала ей щиколотки.

Кролик указал ей на картину. На ней все так же двигались тучи, грубо сталкиваясь в небе. Но на тучах… на тучах Алиса увидела Лукрецию, и Дарио, и Филиппо, и Франческо, и Луку, и других детей с оторванными конечностями. И на их останках — черные кролики. Они пожирали их, уткнувшись мордами, разрывали плоть.

— Мы все черные. Все дети. Белый Кролик — хищник. Мы все хищники. Не лезь не в свои дела, Алиса, оставь это. Иначе тебя всю съедят. Правда.

Потом большой кролик протянул к картине лапу, просунул ее внутрь и шагнул прямо в полотно. Вцепился в оторванную руку, вырвал ее из сжатой челюсти одного из своих черных детей. Маленький кролик завизжал оттого, что у него украли еду. Завизжал, как птенчик в гнезде, у которого отобрали червяка. Большой кролик поднес истекающую кровью руку к пасти, Алиса увидела, что рука была реального человеческого размера. Все было слишком — в самом деле слишком — настоящим. Кролик впился в руку зубами и вырвал кусок.

Только сейчас она закричала. И проснулась.

Прошло всего пятнадцать проклятых минут, с тех пор как она выключила свет. В тот день она не хотела умирать.

Постель промокла от пота. И горячей мочи.

Успокаивающее не успокаивает. Помрачает рассудок и забирает силы, необходимые для сопротивления галлюцинациям. Дэнни уже не осознает, закрыты у него глаза или открыты. Осознает только то, что видит: резню.

Во время ужина он схлопотал вторую инъекцию.

В теленовостях говорили о Дарио.

В теленовостях показывали реку.

И вдалеке он увидел его: свой дом. Дом — мало интересующая людей деталь.

— Смотрите туда, смотрите туда-а-а-а! — закричал он, и все ждали следующую фразу-рифму.

Но ее не последовало. Дэнни закричал своим омерзительным воплем. Стал беспокойным. Как обычно, Святой положил конец припадку. И все остальные приступили к еде. Ритмично и монотонно жуя, остальные забыли думать об ужасе, неудержимой силе бренного существования. Никогда нельзя напоминать неустойчивому мозгу о власти хаоса. Никогда. Для этого есть санитары — чинить пробоины в плотинах жизни.

Делать вид, что все идет правильно, что вода не напирает и не валит с ног. Делать вид, что ничего не происходит.

Но Дэнни теперь видит: резня. И знает, что брат слышит его. Даже если они перестали разговаривать, потому что поссорились в день смерти Лукреции.

— Можно, мы пойдем домой, синьор… — попросила Алиса, ее губы дрожали, глаза блестели от слез.

— Конечно, вы пойдете домой, в первородный дом, мои дорогие… в дом отца, ведь я — сын…

Дэнни била дрожь. Он видел мрачную фигуру брата, нависающую над девочками. Он не хотел, чтобы что-нибудь случилось. И в то же время хотел. Хотел, вот то-то и оно. Нет. Не хотел. С Алисой — точно нет, но с Лукрецией — да. Нет, несправедливо, если с ней что-нибудь произойдет. Подумаешь, какую-то подножку… да подножку, проклятую подножку подставила мне эта грязная говняная сука, вот что она сделала. Пусть сдохнет, дрянь. Нет! Она не должна умереть. Да. Пусть сдохнет.