Пол Клив - Чистильщик

Я выруливаю на подъездную дорожку к дому. Откидываюсь на спинку сиденья. Пытаюсь расслабиться.

На улице, богом клянусь, градусов тридцать пять, не меньше. Жуткая жара. Абсолютно сумасшедшая погода. Пот с меня льет в три ручья. Кожа на пальцах сморщилась от влажности. Наклоняюсь, вытаскиваю ключ из зажигания, беру портфель и вылезаю из машины. Вот здесь, в гараже, кондиционер действительно работает. Подхожу к входной двери и недолго вожусь с замком.

Тихо прохожу на кухню. Слышу, как Анжела наверху принимает душ. Ее я побеспокою позже. А сейчас мне очень хочется пить. Подхожу к холодильнику. Дверца у него из нержавеющего металла, и мое отражение в ней похоже на привидение. Открываю холодильник и присаживаюсь напротив, на корточки, наслаждаясь потоком холодного воздуха. Холодильник предлагает мне пиво или кока-колу на выбор. Беру пиво, откупориваю и присаживаюсь за стол. Я не алкоголик, но эту бутылку приканчиваю секунд за двадцать. Холодильник предлагает мне еще одну. Кто я такой, чтобы отказываться? Откидываюсь на стуле. Кладу ноги на стол. Раздумываю, не снять ли ботинки. Вам знакомо это ощущение? Позади тяжелый рабочий день. Непрерывный восьмичасовой стресс. А потом садишься: ноги — на стол, в руке — бутылка пива, и снимаешь обувь.

Кайф.

Краем уха прислушиваясь к шуму душа наверху, я мимоходом потягиваю пиво из бутылки — второй бутылки за этот год. На то, чтобы прикончить ее, у меня уходит несколько минут, и теперь я чувствую голод. Возвращаюсь к холодильнику и к кусочку пиццы, на который положил глаз еще с первым заходом. Пожимаю плечами. Почему бы и нет? Мне не надо следить за своим весом.

Сажусь обратно за стол. Опять задираю ноги. Быстро заглатываю пиццу, беру портфель и поднимаюсь на второй этаж. Магнитофон в душе играет знакомую мелодию, но я никак не могу припомнить название. И имя певца тоже ускользает. Но я, положив портфель на кровать, все равно тихо подпеваю, зная, что теперь этот мотивчик надолго застрянет у меня в голове. Присаживаюсь рядом с портфелем. Открываю его. Вынимаю газету. Первая страница пестрит тем типом новостей, единственной целью которых является повышение уровня продаж. Иногда мне кажется, что половина из того, о чем пишут в газетах, придумывается именно с этой целью.

Слышу, как выключается душ, но не обращаю внимания — предпочитаю дочитать газету. Некую интересную статейку о каком-то мужчине, который терроризирует весь город. Убивает женщин. Пытает. Насилует. Из таких историй потом придумывают сценарии для фильмов. Проходит еще несколько минут, я все еще читаю газету, и тут из душа, вытирая волосы полотенцем, выходит Анжела, окутанная облаком пара и ароматом лосьона.

Я опускаю газету и улыбаюсь.

Она смотрит на меня:

— Ты кто такой, мать твою?

Солнце висит в зените, слепя ей глаза, и под платьем у нее скатываются бусинки пота, смачивая ткань. Солнечный свет отражается от гранита надгробного камня, ей приходится щуриться, но она все равно не сводит взгляда с букв, выгравированных пять лет назад. От ярких бликов глаза слезятся — неважно, все равно они у нее всегда на мокром месте, когда она сюда приходит. Надо было захватить темные очки. Надо было надеть платье посветлее. Надо было что-то сделать, чтобы предотвратить его смерть.

Салли сжимает распятие, висящее у нее на шее, и оно сильно впивается ей в ладонь. Она уже не может вспомнить, когда в последний раз снимала его, и боится, что если она это сделает, то свернется в маленький комочек и будет плакать и плакать, целую вечность, и остаток своих дней проведет не в силах сделать ни единого движения. Это распятие было на ней в больнице, в тот момент, когда вошел врач и сообщил ее семье прискорбное известие. Она крепко держалась за него, когда ее усаживали на стул и со скорбными лицами сообщали то, что говорили бесчисленным другим семьям, знающим, что их родные умирают, но все еще цепляющимся за надежду. Оно было у ее сердца, когда она возила родителей в дом гражданской панихиды и сидела с директором за чаем, к которому никто так и не притронулся, листая блестящие страницы брошюры с гробами, пытаясь выбрать тот, который лучше всего подошел бы ее покойному брату. То же надо было проделать с костюмом. Даже у смерти теперь была какая-то мода. Костюмы в каталогах были сфотографированы на манекенах, потому что странно бы они смотрелись на беззаботных, пытающихся выглядеть сексапильно парнях, с ослепительной улыбкой до ушей.