Уоррен Мерфи - Гены-убийцы

Все эти люди пользуются естественными талантами, случайно получившими скромное развитие. Что до Римо, то его умение стало плодом неустанного труда в строгом соответствии с кладезью мудрости, копившейся три тысячи лет. Поэтому там, где средний человек с неразвитым вниманием видит всего лишь стремительный рывок, Римо наблюдал движение костяшек пальцев и всего тела, причем не как в замедленном кино, а почти как в серии стоп-кадров. Вот вздумавший ему угрожать здоровенный Хоук Хаббли, вот толпа, сбежавшаяся поглазеть, как от Римо останется мокрое место, вот долгий, медленный удар...

На заднем сиденье желтой «тойоты» Чиун, Мастер Синанджу, с морщинистым, как древний пергамент, лицом и пучками седых волос вокруг голого черепа склонился над блокнотом, вооружившись длинным гусиным пером. Он слагал великую сагу о любви и красоте.

Чиун научил Римо всему и теперь имел право на покой и тишину, чтобы доверить бумаге свои мысли. Сначала он представил себе трогательную историю любви короля и придворной дамы, а потом решил воплотить ее в словах.

Единственное, что ему требовалось от мира за дверцей машины, это покоя. Римо понял это и, дождавшись удара, похожего на тормозящий железнодорожный состав, подползающий к перрону, подставил под чужую руку правую ладонь. Для того, чтобы стон противника не был слишком громким, Римо сдавил ему легкие, врезав левой рукой в живот и занеся левое колено ему за спину, так что можно было подумать, что на детину Хоука Хаббли нанизали сверху крендель в форме гибкого человеческого туловища.

Хоук Хаббли разом спал с лица. Он слишком сильно разбежался, и теперь у него перехватило дыхание. С вознесенным правым кулаком он напоминал утратившую подвижность статую; мгновение – и он покатился по земле, ловя ртом воздух. Ему на горло наступила нога, вернее, черный мокасин с зеленой резиновой подошвой. Над ним стоял парень в серых фланелевых брюках и черной майке.

– Тсссс, – прошептал Римо – Будешь лежать тихо – сможешь дышать. Спокойствие за глоток воздуха. По рукам, приятель?

Приятель ничего не ответил, но Римо и так знал, что тот согласен. Ответом была его поза. Видя, что лицо верзилы наливается кровью, он пропустил ему в легкие немного воздуху. Далее последовало движение, показавшееся зрителям пинком; на самом деле Римо еще раз сдавил легкие противника и тут же убрал ногу, благодаря чему туда ворвался живительный кислород, без которого Хоук Хаббли так и не поднялся бы с асфальта перед закусочной.

Чиун, потревоженный хлюпающим звуком, оторвался от блокнота.

– Пожалуйста, – молвил он.

– Извини, – сказал Римо.

– Не каждый способен писать о любви.

– Извини.

– Делясь вековой мудростью с невежественным поросенком, человек вправе надеяться, что поросенок будет хотя бы соблюдать тишину там, где творятся великие дела.

– Я же сказал: извини, папочка.

– «Извини, извини, извини», – проворчал Чиун. – По разным поводам. Соблюдение приличий не требует беспрерывных извинений. Благопристойность в том и заключается, чтобы никогда не быть вынужденным извиняться.

– Тогда беру свои слова назад. Я уговариваю этого парня не шуметь, не даю ему заводить мотор грузовика, чтобы тебя не отвлекал грохот. Понятно? Самое непочтительное поведение... Мне не за что извиняться. Я – невежа.

– Так я и знал, – сказал Чиун. – Теперь я не могу писать.

– Ты уже месяц не пишешь, а просто день за днем пялишься в блокнот. Ты готов использовать любой предлог для оправдания своего бездействия. Я остановил этот грузовик и его водителя именно для того, чтобы ты взглянул в лицо фактам: ты – не писатель.

– В наши дни исчезли хорошие истории про любовь. Великие драмы, идущие днем по вашему телевидению, выродились в какую-то чепуху. В них вползло насилие, даже секс. А это – чистая поэма о любви, а не о совокуплении быков с коровами. Любовь! Я понимаю, что такое любовь, потому что мне хватает внимания к людям, чтобы не тревожить их, когда они занимаются творчеством.

– Но не целый же месяц, палочка! За месяц – ни слова!

– А все потому, что ты шумишь.

– Никакого шума, – возразил Римо.

– Шум, – сказал Чиун, захлопнул блокнот, блеснув длинными острыми ногтями, и сунул руки в рукава кимоно. – Не могу сочинять, когда ты брюзжишь.

Римо помассировал ногой грудь Хоука Хаббли. Тому сразу полегчало – настолько, что он поднялся на ноги и еще раз попытался врезать этому хлюпику.

Хлюпик и глазом не повел. Разве что чуточку – чтобы не оказаться там, куда опустился кулак.