Джон Вердон - Загадай число

Дихотомии

Он встал не потому, что выспался или хорошо отдохнул, а потому, что встать оказалось предпочтительнее, чем погрузиться обратно в сон, от которого в памяти не осталось ничего, кроме отчетливого ощущения клаустрофобии. Было похоже на похмелье времен колледжа.

Он заставил себя принять душ, и это слегка улучшило его настроение. Затем он оделся и вышел на кухню, где с удовольствием обнаружил, что Мадлен сварила достаточно кофе для двоих. Она сидела за столом, задумчиво смотрела на террасу и держала обеими руками горячую чашку, как будто пытаясь согреться. Он налил себе кофе и сел напротив нее.

— Доброе утро, — сказал он.

Она загадочно улыбнулась в ответ.

Он проследил за ее взглядом. Сердитый ветер срывал последние листья с деревьев у подножия холмов. От сильного ветра Мадлен обычно нервничала — с тех пор, как перед ее машиной на дорогу упал огромный дуб как раз в тот день, когда они переезжали в Уолнат-Кроссинг. Но сегодня утром она была слишком погружена в свои мысли, чтобы нервничать.

Спустя пару минут она повернулась к нему, и на ее лице появилось резкое недовольство, как будто что-то в его манере или внешнем виде ее неприятно поразило.

— Куда ты собрался? — спросила она.

Он помолчал.

— В Пион. В институт.

— Зачем?

— Зачем?.. — переспросил он, едва скрывая раздражение. — Потому что Меллери до сих пор отказывается обратиться в полицию, и я хочу подтолкнуть его посильнее в этом направлении.

— Этого нельзя сделать по телефону?

— Живьем получится убедительнее. К тому же я хочу сделать копии всех записок и записи вчерашнего звонка.

— Для этого давно изобрели курьерскую почту.

Он посмотрел на нее:

— Почему ты против того, чтобы я ехал в институт?

— Проблема не в том, куда ты едешь, а в том зачем .

— Чтобы убедить его обратиться в полицию! И сделать копии записок!

— Ты искренне считаешь, что ты ради этого собираешься в Пион?

— Если нет, то почему?

Она посмотрела на него странно, как будто даже с жалостью, а потом ответила:

— Ты едешь, потому что ты вцепился в это дело и не можешь его отпустить. Ты едешь, потому что не можешь остаться в стороне. — Она закрыла глаза, и это было как затемнение в конце фильма.

Он не нашелся что ответить. Мадлен часто заканчивала споры вот так — говорила или делала что-то такое, отчего поток его мыслей прерывался и он был вынужден замолчать. На этот раз ему показалось, что он понимает, почему это произвело на него такой эффект, хотя бы отчасти. В ее голосе ему померещился отголосок той речи у психотерапевта, которую он так ясно вспоминал несколько часов назад. Совпадение показалось ему обескураживающим, как будто Мадлен из прошлого и нынешняя Мадлен вместе ополчились против него.

Он долго молчал.

Она отнесла чашки из-под кофе в раковину и помыла их. Затем, вместо того чтобы поставить их в сушку, как обычно, она вытерла чашки и убрала в шкаф.

Продолжая смотреть в этот шкаф, словно она забыла, зачем открыла его, она спросила:

— Во сколько ты едешь?

Он пожал плечами и огляделся, как будто правильный ответ мог оказаться написанным на одной из стен. Его взгляд привлек какой-то предмет на журнальном столике перед камином. Картонная коробка из-под винных бутылок, перевязанная белой лентой, собранной сверху в бант. Он впился взглядом в этот бант.

Господи. Вот зачем она спускалась в подвал.

Коробка оказалась меньше, чем ему помнилось, и картон оказался темнее, но это был тот самый, безошибочно узнаваемый белый бант. Индуисты были тысячу раз правы: именно белый, а не черный, естественный цвет скорби.

Он почувствовал пустоту в легких, как будто сила земного притяжения отнимала у него дыхание и тащила самую его душу вниз, в землю. Дэнни. Рисунки Дэнни. Мой маленький мальчик. Он сглотнул и отвернулся, не в силах встречаться взглядом с такой необъятной потерей. Его охватила такая слабость, что он не мог пошевелиться. Он выглянул на террасу, прокашлялся, прочистил горло и попытался заменить нахлынувшие воспоминания ощущениями из настоящего, переключиться, сказать что-то, услышать собственный голос, прервать ужасное молчание.

— Я вряд ли надолго, — сказал он и поднялся из кресла. Это отняло последние его силы. — К ужину вернусь.

Он едва сознавал, что говорит. Мадлен наблюдала за ним с болезненным подобием улыбки на лице и молчала.

— Мне пора, — сказал он. — Нехорошо будет, если я опоздаю.

Ничего не видя перед собой, спотыкаясь, он поцеловал ее в щеку и вышел к машине, забыв дома куртку.