Деон Мейер - Кровавый след

— Вот это чей след?

Он долго разглядывал отпечаток.

— По-моему, бурой гиены.

— Бурой гиены? Почему именно бурой?

— Бурая гиена не похожа на других гиен.

— Чем?

— Она охотится в одиночку.

Пока Лоттер отвязывал самолет, он спросил:

— Ну, что будем делать дальше?

Я осмотрел короткую взлетную полосу, холмы вокруг.

— Шаг первый: постараться выжить после взлета.

— А если мы каким-то чудом выживем?

— Пожалуйста, забросьте меня в Йоханнесбург.

— Думаете, она там?

— Может, и нет. Зато туда ведет последняя цепочка следов. Инкунзи, который прижался к Флеа и что-то прошептал ей на ухо.

— И еще вам хочется расквитаться.

— С этим, скорее всего, придется подождать.

Лоттер удивленно поднял брови. Я пояснил:

— Мне приходится выбирать между удовлетворением и информацией. Трудный выбор.

— Я уже заметил, — сказал он и начал проверять приборы. Оба шона следили за ним с большим интересом. — Хочешь прокатиться? — спросил Лоттер у Чипиндуки.

Оба заулыбались, показывая белоснежные зубы, покачали головами:

— Мы не сумасшедшие!

— Вот именно, — сказал я.

Они расхохотались.

Как только Лоттер все проверил, мы попрощались и сели в самолет.

Лоттер был по-прежнему раздражающе бодр.

— Когда-нибудь видели чудо?

— В общем, нет.

— Тогда для вас настал великий день…

Чудо произошло, только я не понял, как это случилось, потому что плотно зажмурил глаза.

Когда мы набрали высоту и Лоттер закончил болтать на своем летном жаргоне с диспетчером, я спросил, отождествляет ли он себя с каким-нибудь зверем.

— Это в каком еще смысле? — спросил он, подражая выговору Арнольда Шварценеггера.

— Мне кажется, сейчас пошла такая мода. Шамба — лев, Флеа — бурая гиена, у бандита, который погиб ночью, того типа, была кличка Змей, а я собираюсь навестить Инкунзи — Быка. Что стряслось со всеми ними?

— Наверное, это часть нашей культуры, — философски заметил Лоттер. Через несколько минут он спросил: — Когда-нибудь читали Лауренса ван дер Поста, натуралиста?

— Нет.

— Он описывал встречу маленького суриката и огромной кобры…

— Ну и что?

— Очень на вас похоже… Я не кобру имею в виду.

— Сурикат победил?

— А знаете, я не помню.

В начале первого мы приземлились в международном йоханнесбургском аэропорту Лансерия.

— Придется высадить вас у ангара, мне нужно заправиться. Кстати, у вас там, в сумке, ружье?

Вчера ночью, когда я вернулся с прогулки с Эрлихманом с ружьем и коробкой патронов, он ничего не сказал.

— Да.

— Скажите, что мы прилетели из Мусины. Тогда вам не придется проходить таможню.

— Спасибо, Лоттер.

Он пожал мне руку:

— Путешествовать с вами было интересно и познавательно.

— Могу сказать почти то же самое, если убрать из уравнения посадочную полосу в Зимбабве.

Он расхохотался.

— Желаю удачи, приятель! Когда все закончится, позвоните. Ужасно хочется узнать, чем все закончится.

В фирме по прокату машин я спросил, есть ли у них «форды».

— «Форды»? — Я как будто сделал девице неприличное предложение.

— Да, если можно.

— Почему? — спросила она с подозрением.

— Я люблю «форды».

Пока компьютер искал в базе, она косилась на мою разбитую физиономию.

— Есть «форд-икон». Хотите?

— Большое вам спасибо.

Она поднесла к свету мое удостоверение личности, чтобы удостовериться, что оно настоящее. Вот какую цену приходится платить за верность любимой марке машин… Не считая телесных повреждений.

В Сандтон я поехал по шоссе, переполненному машинами; пришлось ползти с черепашьей скоростью. Интересно, когда запустят скоростной поезд «Гаутрейн»? Единственное, что мне не нравится в Йоханнесбурге, — вечные пробки. Они нагоняют на меня тоску.

В сандтонском «Холидей-Инне» мою машину не сочли чем-то предосудительным; мне дали номер на третьем этаже с видом на улицу. Поставив сумку на кровать, я вынул визитную карточку Флеа и по аппарату из номера позвонил ей на сотовый.

Звонок сразу переключился на автоответчик: «Говорит Корнел. Пожалуйста, оставьте сообщение». Голос деловитый, слегка поспешный. Флеа в роли модного ветеринара. Я нажал отбой и сразу же позвонил Жанетт, чтобы ввести ее в курс дела.

Моя начальница — женщина разносторонняя, но больше всего меня поражает ее неиссякаемая способность к употреблению выражения «…твою мать». В ходе моего рассказа она употребила его четыре раза, всякий раз с разной интонацией и в другом смысле. Услышав об алмазах, она воскликнула «…твою мать!» чуть ли не с восхищением. Я понял, что предприимчивость Флеа произвела на нее сильное впечатление.