Деон Мейер - Кровавый след

С речью все по-другому. Когда я говорю, меня часто уносит течением; на пути я встречаю водовороты, пороги и подводные камни; слова ускользают от меня. Но когда я пишу, когда есть только я и река, когда я могу открыть глаза под водой, я вижу каждое слово и ищу нужное, выбираю. Так я пишу. Я пишу много и часто; пишу уже давно. Письмо дает мне власть. И в этом заключается проблема.

Мысли и написанные слова не становятся жизнью. Они повествуют, но не живут. Они фантазируют (что мне особенно хорошо удается), но фантазии — призрачные истории, тени слов, миражи, которые тают, если подойти к ним слишком близко. Фантазии — реки, которые пересыхают. Лукас, у меня нет настоящей истории. Позавчера я начала писать книгу. Я решила начать с моего главного поступка в жизни — побега. В сорок лет я решила начать жизнь заново. Вот к чему свелось предыдущее существование, вот в чем заключался единственный источник конфликта, самая высокая вершина и самая глубокая пропасть. Может быть, ты лучше меня поймешь, если я скажу: еще до того, как я с тобой познакомилась, я влюбилась в твою биографию, которую меня заставили включить в твое досье. Ты — тот, кем я хотела стать, все, о чем я мечтала для себя; открыватель, деятель, путешественник, который не боится риска. Ты следуешь за своим сердцем, страстями и интересами, ты экспериментируешь, ты живешь. А я сидела перед компьютером и думала: вот было бы здорово написать о таком человеке, как ты. Какая чудесная вышла бы книга!

Сегодня утром (а кажется, в другой жизни) я сидела на пляже в Милнертоне, и меня спасла боль в руке — потому что напомнила о том, что и я способна на поступок. Не важно, что именно я сделала, важно другое. Движимая стыдом и гневом, я не ушла в себя, я дала сдачи.

Мне удалось дать им сдачи еще несколько раз. Сначала с помощью одного телефонного звонка я добилась того, чтобы мне вернули мои дневники. С тех пор я ускользаю от них, убегаю, переодеваюсь и хитрю. Глаголы, слова-действия. Сердце у меня билось часто, руки дрожали, я ехала в маршрутке, потом в пригородной электричке — и то и другое впервые. Что бы сказали обо мне мои дурбанвильские соседки? Я открыла для себя другой мир, пересекла границы, я краешком задела опасную жизнь. Теперь мне есть о чем написать, Лукас, об одном дне, прожитом по-настоящему. Теперь и у меня есть крупица собственного опыта. Наверное, ты уже догадался, что я пытаюсь сказать: что я, выражаясь твоими словами, не имею права «держаться подальше». Я хочу большего, хочу жить больше, испытать больше!

Я знаю, что ты имел в виду под «моими обстоятельствами»… и я тебя не виню. Ты хотел сказать, что я мать, что у меня есть сын, есть обязанности, что я не должна оставаться рядом с тобой, пока тебе грозит опасность. Я не знаю, что я должна и чего не должна. Думаю не первый месяц, но так и не поняла, в чем истина. Семнадцать лет я жила ради сына и мужа. Теперь, в том числе и ради Баренда, я должна жить для себя.

Ты сказал: «Тебе нельзя здесь оставаться». Но я должна.

Прошу тебя…

10 октября 2009 г., суббота

Она вышла из спальни в его рубашке. Увидела, что он сидит за высокой стойкой, повернувшись к ней голой спиной, склонился над разобранным ноутбуком. Рядом валяются инструменты.

А сбоку — ее письмо.

Прислонившись к дверному косяку, она залюбовалась его мускулистой спиной, шеей, аккуратно постриженными темными волосами. Захотелось обнять его. Она подошла ближе.

Он резко обернулся; ей показалось, что он ее не узнал.

— Милла! — резко воскликнул он, испугав ее. — Не подходи! Стой, где стоишь!

— Что?

Он снова повернулся к раскуроченному ноутбуку.

— Здесь взрывное устройство. Это ноутбук Османа… Погоди, я сейчас…

Он осторожно извлек из ноутбука тонкую серебристую трубку, от которой отходят два проводка. Очень осторожно, почтительно отложил трубку в сторону. Потом медленно поднял тонкое, похожее на червя, серовато-белое вещество вроде детского пластилина.

— С4, — сказал он, не выпуская вещество из рук. — Возможно, там есть еще один детонатор…

Наконец, он извлек пластилин из компьютера и отложил в сторону. Вытер со лба пот и повернулся к ней и сказал:

— Доброе утро!

Милла обняла его, прижалась к нему всем телом, поцеловала в щеку.

— Так вот чем ты занимаешься до завтрака…

Он молча прижал ее к себе.

— Ты прочел мое письмо?

— Да.

— И что?

— Вот, смотри… — не сразу ответил он, показывая на взрывчатку.