Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

Я шагнула в сторону, ловя оконный свет. Страница была вырвана из первого фолио. Того самого — оригинала, не факсимиле, как у Роз в кабинете. Во всяком случае, никаких пометок там не было, чего нельзя было сказать о листе у меня в руках. На правом поле кто-то нарисовал руку, тычущую влево: указательный палец выставлен, а большой отогнут кверху — так дети обычно изображают пистолет. Впрочем, сама картинка была не нова. Средневековые читатели использовали такие знаки для напоминания — нечто вроде текстового маркера. Я поднесла страницу к глазам. Может, рисунок и был старинным, но исполнение — отнюдь: обычный шарик вместо тонкого пера или на худой конец чернильной авторучки.

Я перевела взгляд на строчку, и меня замутило. Там стояла не реплика, а сценическая помета. Не из «Гамлета». Из «Тита Андроника». Несколько слов — кульминация самой жестокой шекспировской пьесы. В ней было столько ужаса, что сводило внутренности. Даже Шекспир не осмелился придать ей ритм: «Входит обесчещенная Лавиния, у которой отрублены руки и отрезан язык» [13] Пер. А. Курошевой. .

«Может, мы и тебя переименуем», — прошипел тогда мой преследователь.

В Лавинию?

— Кэт, — вдруг произнес кто-то над самым моим ухом. Я закричала, и чужая рука закрыла мне рот.

— Не кричи — послушай, — раздался низкий голос с британским акцентом. — Я от Роз.

Попытка вырваться не удалась — незнакомец поймал меня и развернул лицом к себе, крепко держа за плечи. Я разглядела короткие темные кудри, длинный нос без горбинки и торс — крепкий, будто высеченный из мрамора, только теплый.

— Роз больше нет, — ответила я.

— Она этого не слышала.

Я дернулась в сторону, и снова он перехватил меня и поставил на место, впиваясь взглядом в глаза.

— Можешь открыть ее, но знай: эту дорожку нужно пройти до конца.

Слова Роз. Я замерла.

— Кто вы такой?

— Бен Перл, — проронил он. — Прости за грубость. Я, знаешь ли, пытаюсь тебя вытащить отсюда живой. Учитывая то, что мне не хотелось бы пересекаться с твоим знакомым, какие будут предложения? — Говорил он очень по-британски, гладко и аристократически небрежно. Его лицо и руки были открыты, футболка в полутьме казалась серой. Тот же, кто шипел мне в ухо, был с головы до ног в черном и изъяснялся с американским акцентом.

— С какой стати мне вам верить?

— Она была моей тетей, Кэт.

— Вы англичанин.

— Иногда люди переезжают. Я ее племянник по матери,

У него были такие же темные волосы и зеленые глаза.

— Пустите, — упиралась я.

Он только крепче меня стиснул.

— Тсс! — Его взгляд метнулся мимо меня к окну. Я обернулась. Снаружи, от фонаря, поднималось пятно расплывчато- желтого света, а под ним, словно вода или туман, клубилась темнота.

— Это он? — прошептала я.

Бен отвел меня от окна, на ту сторону коридора.

— Нет, если он не ухитрился себя клонировать раз десять, — тихо ответил он, пока мы крались в тенях стеллажей. — Ставлю на полицию университета, которая взялась-таки выяснить, почему погас свет. Главный вход отпадает. Какие у нас варианты?

— Отсюда есть черный ход, прямо под нами. Пятью этажами ниже.

Он покачал головой:

— Думаю, его и выбрали полицейские.

Я прикусила губу.

— Можно выйти через Пьюси. Соседнюю библиотеку.

— Отлично.

— Да, но ее дверь открывается за углом от «Уайденера».

Бен посмотрел на меня с отчаянием во взгляде:

— Бога ради, мы же в Гарварде! Неужели здесь нет никаких подземных ходов или тайников-убежищ?

— Один есть, — проговорила я, задумавшись. — По крайней мере когда-то был. Он ведет в «Ламонт», студенческую библиотеку.

Когда я училась на магистра, туннелем разрешалось пользоваться всем без ограничения, а в самые мрачные месяцы между Новым годом и весенними каникулами он стал для нас скоростным подземным переходом. Через год, правда, какой-то извращенец начал оставлять изрезанные страницы книг в коридорах библиотеки, куда реже всего заглядывали. Поначалу все посмеивались, окрестили его Минотавром — чудищем из лабиринта. Официально Гарвард ответил только тем, что посоветовал студентам не бродить между стеллажами поодиночке. На деле же расследование в «Уайденере» мало-помалу заглохло.

Дальше, с первыми подснежниками, в хранилищах все чаще начали мелькать внедренные полицейские, и в одно прекрасное утро мы услышали новость: в библиотеке изловили какого-то странного типа с немигающим взглядом, а туннель в «Ламонт» навсегда запечатали. Ходили слухи, будто поймал его и не коп вовсе, а священник, и после страшного побоища все стены в туннеле покрыты кровью, а теперь их начисто не отмоешь. Гарвард, конечно, не снизошел до борьбы с суевериями. Вместо этого он принялся удалять туннель со всех карт и пособий, запретил упоминать его в печати и даже в кулуарных беседах. Всего за четыре года память о кем была практически стерта. Студенчество забыло, что он вообще существовал.